Ванька-ротный
Шрифт:
— Все собратья твои, дорогой Петя, отъявленные шкуры. — А ты хоть и положительный человек, но тоже в любой момент норовишь убежать из роты.
— Вот, посидишь на высоте, понюхаешь трупный запах, потом можешь рассказывать пионерам, что ты воевал.
— Надо знать, как достается нашим солдатам!
— Сиди в щели! Не переживай и не бойся! Снаряд в щель не попадет! Тебя не убьёт! Это я тебе гарантирую! Потом хоть будет, что вспомнить про войну! А к чему эти слова? Пошел бы сейчас в политодел, зашел к ротному старшине, поговорил о том, о сём и к вечеру вернулся! Лейтенант неправильно понимает роль политрука в роте. Он с жаром всегда доказывает, что политрук должен быть всегда с солдатами. Не только на кухне, как он выражается, но и в окопах.
— Никому не секрет! — кипятиться лейтенант, — Что солдат в минуту опасности разворачивает тряпицу или вынимает из-за пазухи всякие крестики и разные иконки. Вот тебе и твердый дух и стойкость в бою! Ты политрук должен служить примером безбожия и безстрашия! А я, извини, не видел ни одного из вас, который не прятался километров за пять во время боя. У вас появляется прыть только около кухни! Офицеры в ротах, батальонах и полках должны прикасаться к пище после солдат, из того же солдатского котла и получать хлебово тоже не до сыта. А твои друзья в силу человеческой слабости набивают себе желудок сполна. Возникает вопрос, кто должен служить примером честности. Мне важно, чтобы и ты сидел в роте. Пусть видят все, что война не только удел солдат и Ваньки ротного. Сиди и ничего не делай. Я сам со всем управлюсь и сделаю. Обстановка требует, чтобы вся рота приготовилась к смерти! Но и после этих слов политрук не был согласен с лейтенантом. Вон политруки стрелковых рот всю войну отсиживаются в тылах полка и никто их за это не гоняет. Пришлют в роту молоденького лейтенанта, тот ни войны, ни порядков, ни жизни не знает. Где уж там ему за политруком смотреть. Увел этот лейтенант свою роту на высоту, а политрук его сидит спокойно около кухни. И сейчас на высоте их трое. Но кто это оценит? Ценность имеет сама жизнь, а не похвала начальства посмертно. Соков хорошо разбирался в стержневых и главных вопросах. Ему как нигде пришлось пережить страшные муки. Вероятность прямого попадания, как утверждает лейтенант, чрезвычайно мала. Но какое это имеет значение, когда все гудит кругом и грохочет. Он Соков этому не верит. Соков видел траншею забитую мертвыми. Два батальона и одни трупы! А как спастись от шрапнели в открытом окопе? Рванет бризантный снаряд и пойдут осколки вниз до дна окопа веером. Соков боялся, что немцы после отбитой атаки теперь ударят ближе, по самому краю ржи. И он решил пока еще не поздно перебежать куда-нибудь в укрытие, чтоб голова не торчала снаружи. Нужно найти укрытие над головой Он вспомнил о подбитом танке, который стоял у разбитого сарая. Под днищем танка будет вполне безопасно. Почему он раньше об этом не подумал?
Под брюхом танка никакая шрапнель не возьмет. От боковых осколков можно укрыться за колесами и гусеницами. Решение созрело сразу. Он решил немедленно перебежать туда. Лейтенант торчит в окопе у пулемета, это его личное дело. Стрелять из пулемета должен наводчик, а не командир пулеметной роты. Политрук Соков решительно поднялся, вылез на поверхность земли, поправил свою каску, выбрал наиболее короткое направление и пригнувшись побежал к танку. Пробегая мимо лейтенанта, он буркнул ка ходу: — Я под танком буду!
— Не советую! — ответил я. Но политрук торопился и не стал ждать доказательств. Он махнул рукой и побежал дальше.
— Ну и дурак! — сказал я ему в догонку. — Первый снаряд будет его!
Я не стал останавливать Сокова окриком. Я знал этого человека насквозь. Он был глуп и упрям. Если он выбрал путь, то его не свернешь с дороги. Его может выгнать оттуда только немецкий снаряд. Ладно! — подумал я. При первой же опасности прибежит обратно! Наверно лежал и целый день об этой думал, только боялся голову поднять. Пусть испытает сам. Залез же он в первый день к стрелкам в траншею. Или однажды, когда я поддался его упрямству и чуть не сгорел под стогом льна. Пусть бежит! Он и тогда искал укрытия над головой. Щель это вещь! Она в самых безвыходных и тяжелых ситуациях спасала не раз людям жизнь. Блиндажи в четыре наката разваливались, а солдату в щели хоть бы хны! Но вот немцы снова начали обстрел. Они пустили сначала один снаряд, как бы нас предупреждая, потом еще три. Я показал Парамошкину на разрывы и улыбаясь сказал:
— Особенно не высовывайся! Зашевелятся фрицы! Не торопись! Стреляй помалу! Точнее целься! Рожу не высовывай! — Слышал мой приказ!
Грубые слова Парамошкину были по сердцу. Он не любил вежливого и учтивого обхождения. Он считал так, если ему говорили — "Вы", то значит он где-то проштрафился или сделал промашку. Он не любил мягких и культурных слов. Я выпрыгнул из пулеметного окопа и перебежал в свою щель. Во время обстрела лучше рассредоточиться. Ординарец увидев, что я вернулся к себе, занял свободную щель, где до этого сидел политрук Соков. Вскоре послышался резкий нарастающий гул немецких снарядов. Немцы нанесли несколько массированных ударов по высоте. С каждой секундой нарастало напряжение и удары. Но немцы не тронули края скошенного поля, они не догадались, что пулеметы стоят здесь впритык.
Последний залп загрохотал особенно остервенело и громко. Потом все притихло. Немцы видно побоялись нашей атаки и ударили по высоте. Мы сидели настороже, ожидая, что пойдут они. В общем друг друга боялись. Немцы больше не стреляли. В воронку вернулся связной. Он мне сообщил, что пулемет исправили. Политрука Сокова ранило в ногу [163] . Он лежал под танком и ждал конца обстрела. Ныла нога, шла темная кровь. Политрук осторожно выполз из-под танка и подал свой голос. Он крикнул несколько раз, его никто не услышал. Тогда он закричал еще громче. Я сразу понял, кто там кричит. Но не узнал голоса политрука. Я велел ординарцу взять с собой плащнакидку и трех солдат
163
Соков — Список потерь с 01.07.41 по 10.11.1942 года.
— Беги к танку! Там политрук орет! Положите его и за четыре угла подымите на руки. И бегом сюда! Вскоре они принесли Петра Иваныча. Он лежал на палатке бледный, держа ногу на весу.
— Наложите жгут! И сильно не затягивайте! Пусть помаленьку сочиться кровь! Это полезней, чем перетянуть ему ногу сразу. Сделайте перевязку! — Все четверо бегом в санроту! Через час вы должны быть там! Солдаты взялись за углы палатки и политрук, покачиваясь, поплыл над землей. С передовой еще никого вот так по-графски не отправляли раненым в санчасть. Я подошел к воронке и спросил связного, что там было с пулеметом?
— Земля в коробку с патронами попала. Заклинивало ствол.
— А что там с людьми?
— С людьми все в порядке!
— А мне передали, что у вас там несколько раненых?
— Командир взвода ничего не сказал. Я посмотрел на связного, присел на край окопа и подумал, если командир взвода молчит, то от него ничего не добьешься. Надо самому идти во взвод. И тронув его за плечо, направился к четвертому пулемету. Пулемет старшего лейтенанта стоял на отшибе. Немцы на этом участке в атаку не пошли. Когда мы с солдатом добежали до взвода, старший лейтенант сидел на краю окопа и курил. Он пристегивал к поясному ремню снятую с головы после обстрела каску. На голове у него была надета фуражка! Это типичная привычка артиллеристов. У них так обычно на поясном ремне таскали стальные каски. У пулемета ковырялся Балашов. Помкомвзвод Балашов, увидев меня, забеспокоился, виновато опустил голову. Я не стал донимать его вопросами почему но стрелял пулемет. Это я и сам могу установить, проверив ленту и ствол. Меня удивило другое. Почему в пулеметном окопе их двое. Где наводчик и весь пулеметный расчет?
Окоп был совершенно цел. Прямого попадания не видно.
— Где остальные, Балашов?
— Где пулеметный расчет? Я тебя кажись опрашиваю!
Балашов посмотрел на старшего лейтенанта, потом в сторону ржаного поля, подумал что-то и приглушенным голосом сказал, — Старший лейтенант послал их под бугор за трофеями. Велел с убитых собрать. — Не вернулись они!
— За какими трофеями?
— С убитых немцев, товарищ лейтенант! Я сразу вспомнил как тщательно целился Парамошкин, когда замечал шевеление во ржи. Он целился думая что это немцы, а там ползали наш солдаты. А Паракошкин бил их наметанным глазом.
— Быстро назад! Что духу есть! Передай Парамошкину прекратить всякий огонь! Потом оббежишь все пулеметы и передай мой приказ не стрелять! Связной метнулся из окопа и побежал вдоль передовой.
— А теперь с тобой!
— Я хотел достать трофей, чтобы расплатиться с военфельдшером. Он обещал достать лекарства. Сказанное старшим лейтенантом я пропустил мимо ушей.
— Ну Балашов! Ты подвел всю роту!
— Я тоже виноват, что оставил этого прохвоста здесь без присмотра.
— Ухарь-купец! За какие-то вшивые немецкие часы отправил на тот свет троих пулеметчиков! — Сам не полез!