Ванька-ротный
Шрифт:
Несколько дней у нас ушло на очистку землянок от мусора, на рытьё новых отхожих мест, на заготовку свежего лапника в дальнем лесу. Нары в землянках мы застелили свежей хвоёй, думали, что избавимся от чужих, оставленных здесь вшей. Дали солдатам несколько дней с дороги отдохнуть. Стали строить баню, решили как люди помыться.
Однажды в землянку, где мы сидели, пришёл связной из штаба полка и сообщил мне вслух, что я должен явиться в дивизию.
— Вас из полка забирают!
Солдаты заволновались. А связной сказал, чтобы я отправлялся прямо сейчас. Грустное было расставание с солдатами. Парамошкин протиснулся вперёд и глубоко вздыхал. Я долго жал ему руку. — Что поделаешь, Парамоша! Приказ есть приказ! Пришёл старшина, подошёл Балашов, потом все по очереди подходили и качали головами. Все они понимали, что расстаёмся навсегда. Много было пройдено, пережито и сделано! Без них я один — ничего! Они знали, что я их берёг и ценил, если когда и ворчал на них. Мы жили одной семьёй. Вместе сидели в окопах. Вместе подвергались опасности и смерти. Кого им теперь дадут?
Сначала я зашёл в штаб полка, а затем отправился в штаб дивизии. В небольшой деревушке за лесом я разыскал начальника штаба. Он объявил мне, что я назначен начальником штаба отдельного пулемётного батальона. Батальон будет входить наравне с полками в дивизию, и из этого следовало, что боевые задачи нам будет ставить командир дивизии полковник Добровольский и его штаб. Запомнилось мне имя полковника — Ерофей.
Служба на переднем крае и сидение с солдатами в окопах отошла для меня на задний план, так думал я. Теперь я не Ванька-ротный, не простой смертный, как многие тысячи, теперь, если можно так сказать, я штабная крыса и тыловик. "Ну что?" — сказал я сам себе — "Раньше ты их терпеть не мог, а теперь сам влез в их шкуру, и тебе не плохо!".
Я перешагнул через рубеж и оставил его позади, где сплошным потоком лилась человеческая кровь, где исчезали тысячи жизней, не оставляя следов и могил. "Откажись!" — говорил я сам себе — "Зачем шило на мыло менять! С шилом к начальству в душу не залезешь!". "Ладно, посмотрим!" — отвечал я, подумав. Батальон формируется заново. Он войдёт в состав дивизии наравне со стрелковыми полками. По огневой мощи батальон будет превосходить любой стрелковый полк. В боях за Пушкари они усмотрели непреложный и неоспоримый факт. Без пулемётной роты, полагаясь на одну пехоту, высоты дивизии не удержать. Взвесив все "за" и "против" и оценив боеспособность пулемётчиков, командование приняло решение создать отдельный пулемётный батальон.
4-ый отдельный Гв. пульбатальон в своём составе должен иметь четыре пулемётных роты полного состава. Офицеров, знающих хорошо пулемётное дело и технику, в дивизии не было, и мне поручили комплектование штата из прибывающих с пополнением людей. До назначения комбата всеми делами по формированию буду заниматься я.
Мне показали по карте отведённый район и лесной участок, где будет располагаться и стоять батальон, где и когда я буду получать людей, где находятся склады снабжения, где мы будем получать оружие, боеприпасы, обозное имущество, повозки, лошадей, фураж, продукты питания и обмундирование для солдат. Война, которая потом начнётся, для меня, по-видимому, не кончилась совсем. Сейчас я буду заниматься хозяйственными делами, а потом пулемётные роты будут бросать с участка на участок, и на передок придётся выводить их мне. Сходить на передовую и пробыть там день или два — это совсем не то, что сидеть в роте безвылазно. Одно дело — побывать в роте, а другое дело — сидеть с солдатами в окопах и обеспечивать "Ни шагу назад!". Я становился тыловиком. Так, во всяком случае, мне казалось. Возможно, из меня и не получится типичный тыловик, для этого нужно иметь чувство ужаса и страха, чтобы не загреметь на передовую. Они себя считали фронтовиками и официально были приписаны к действующей армии и находились на фронте, хотя линия фронта и находилась где-то там впереди.
Таких фронтовиков, дотянувших до конца войны, в тылах за линией фронта сидело множество. Они имели боевые награды, и никто не считал себя тыловиком. Я стал тыловиком, но несколько отличался от них, потому как вышел из роты. А мои эти новые сослуживцы, штабнички и тыловички, вообще не знали, что такое война, они держались прочно за свои насиженные места \и друг за друга\. О пулях и грохоте, о холоде и голоде, об окровавленных солдатах и о трупном запахе они не имели представления. Войну, как она есть, они домысливали понаслышке. Да и характер у меня был испорчен войной, стал прямой, несгибаемый и неуживчивый. За матушку правду я лез напролом. Много обид и несправедливости пришлось пережить. А другой защиты не было. Но кое-чем я должен был теперь походить на тыловиков. Мне нужна стала парная баня, чистое бельё, новое обмундирование. Запачканным окопной глиной, в нечищеных сапогах я не мог являться на глаза начальству. Покажись в своём прежнем виде — и на тебя вшивый писарь будет с презрением смотреть. Здесь внешний вид ценился выше, чем боевой опыт окопника. А к тем, кто ходил и не вздрагивал при ударе немецкой бомбы, проявлялась неприязнь и отчуждённость.
— Ну вот, тыловой работничек! — говорил я сам себе, — Хотя ты и не привык кланяться, но всё равно придётся нагибаться тебе под низкими потолками деревенских изб. Не будет у тебя забот о куске хлеба или стрельнуть покурить. В кармане у тебя пачка "Беломора" и ты дуешь дым через верхнюю губу. В твоих руках судьбы сотен людей и ты решаешь, кого куда, кому идти в обоз, а кому к пулемётам. Мальчишки, прибывающие на фронт, были в массе своей солдаты-романтики. Им бы поскорей построчить из пулемёта. Война им казалась весёлой игрой.
Приходила маршевая рота, и среди солдат в строю я видел разных людей. Здесь были пожилые, уставшие от жизни люди и неспокойные молодые живые глаза. Из-за их спина, из-за задних рядов выглядывали прохиндейские и нахальные рожи. Нужно было суметь разобраться и решить, кого куда. Нужно было проныр и пройдох не допустить к солдатским пайкам и кухням. Только глазом моргни — они тут же прилипнут к солдатским повозкам, их потом силой от них не отдерёшь. Штат батальона большой, а время на знакомство с людьми ограничено. Нужно всё делать быстро, почти на ходу, и решить, кто будет пулемёты таскать, кто будет дёргать вожжами, кому достанутся кухни, черпаки и термоса, кто будет делить солдатские краюхи хлеба и рассыпать по кучкам махорку. В этом человеческом потоке и судьбах людей нужно быстро и умело по совести разобраться и поставить точку.
— Для нашей работы, — пытался внушить мне присланный в батальон интендант, — Нужны не честные дураки, а смышлёные и ловкие люди! Проходимцы, если хотите!
— Ну-ну! Ты не очень! — одёрнул я его сразу.
Он, видно, решил меня сразу проверить.
— Вы, товарищ гвардии старший лейтенант, боевой офицер! И, простите меня, Вы в нашем деле ничего не смыслите. Послушайте меня, старика! Я как-никак тёртый калач! Не вмешивайтесь Вы в наше тёмное дело! Мы сделаем всё, как следует! Нам нужны на складах и на кухне знающие и умеющие люди. Я хорошо знаю, кто подойдёт нам, а кто нет.
Я сопоставил его слова с тем, как нас на передке кормили. Я не терпел ловкачей и проныр, которые пробивали себе дорогу за счёт солдатского желудка. Во мне ещё осталась непримиримость к этим скользким людям. С некоторых пор я стал замечать, что в тыловые подразделения стали просачиваться, минуя штаб, разные угодные интенданту людишки. Тогда при первой же встрече я предупредил интенданта, людей, взятых и не оформленных приказом по батальону, немедленно отправить обратно. — Если я завтра проверю, и у вас окажутся неоформленные лица, Вы будете иметь объяснение с начальником штаба дивизии. Никто не имеет права брать людей самовольно со стороны! После этого разговора всё стало на свои положенные места. Первая брань лучше последней!
Батальон продолжил формировку. Прибыл еврей начфин, получили лошадей и повозки. Лесные прогалки, вначале безлюдные, теперь огласились говором солдат. Живая ватага ходила и топталась на месте. Кроме офицеров штаба дивизии, которых я знал теперь хорошо в лицо, у меня появились знакомые лица в полках, тылах и на складах. Я часто встречался с ними при оформлении накладных, документов и разных бумаг. Они говорили о своих делах, обсуждали новости и ходившие анекдоты в дивизии и делились своим мнением. В потоке людей, которые прибывали как пополнение из тыла, жили свои разговоры, понятия и взгляды на войне. В тылу было голодно, и многие думали, что, попав на фронт, они отъедятся на фронтовом пайке. Сама война им казалась нетрудным делом. Такую они её видели в кино. Словяне-новобранцы — легковерный народ. Им всё доступно и просто. Если ему в деревне не давали от души порезвиться и помять кулаки, то он сможет здесь приложить свои руки о немецкую рожу. Они страшно удивлялись рассказам фронтовиков про войну. В их сознании перемешали неприятные новости о войне и о немцах, о колоссальных наших потерях.