Ванька-ротный
Шрифт:
— Сегодня тёр? — спрашивал он каждый раз по утрам своего ординарца. В батальонном обозе он выбрал себе коня, сменял его на жеребца в дивизии, достал где-то никелированные звонкие шпоры, нацепил их на валенки и, цепляя ногу за ногу, прохаживался перед строем солдат и звенел. За короткое время он завёл себе в дивизии друзей и знакомых, пока солдаты рыли окопы и накатывали блиндажи.
Малечкин до войны жил где-то в городе Горьком, там осталась у него семья — жена и ребёнок. Он показывал мне фотографию жены и сына, она и сейчас у меня перед глазами, как будто я её видел вчера. Раньше Малечкин в нашей дивизии не служил. Он прибыл к нам после ранения. Он успел побывать на фронте, водил в атаку стрелковый батальон и заработал орден "Александра Невского". За что, и при каких обстоятельствах он отличился, он не любил рассказывать.
Вскоре в батальон был назначен комиссар, худощавый капитан /или, как его называли, старший политрук/. Он был несколько старше майора, держался спокойно, говорил мало и всегда со всеми был вежлив и обходителен. Штаб батальона занимал одну избу, а капитан с майором размещались в другой. Их изба стояла на отшибе в конце деревни. Авиаторы нам выделили две избы. Одна изба у них была занята до нас караульной службой, а в другой размещалась губа. Обе избы были грязными и замусоренными, с забитыми окнами и без стёкол. В остальных домах располагались службы аэродромного обслуживания, САО, и в другом конце деревни жили лётчики. Мы поселились в деревне временно. А так как охрану и посты поставили мы, то им пришлось потесниться на эти две избы.
Кроме двух столов и деревенских лавок авиаторы нам ничего не оставили. У них на губе солдаты спали на кроватях. Мы спали на полу и с вечера топили русские печи. В штабную избу, она была побольше, приходили ночевать офицеры рот, а солдаты жили и спали в пустых нетопленных сараях.
Зима, налетевшая на поля и дороги, надолго нависла над землёй тёмными тучами и нелётной погодой. По деревне без дела слонялись лётчики и технари. Они иногда останавливались, смотрели на наших солдат, рывших землю, улыбались и шутили, что они не так втыкают в землю лопаты. Все они жили в натопленных избах, спали на кроватях с подушками, простынями и одеялами, питались в своих лётных столовых и ходили в буфеты, как их тогда называли — абрамторги.
Авиаторы ходили по деревне всегда чистенькие, гладко выбритые и как девки надушённые. Некоторые из них для фасона по холоду носили хромовые сапоги и фуражки с "капустой". Наши солдаты не пропускали их шуточки мимо. От взгляда и слуха солдат не ускользали улыбки и подковырки. Они тоже начали авиаторам отпускать ехидные словечки. Поддевали их за самое живое, так, что те стали жаловаться своему начальству:
"От этих гвардейцев нигде проходу нет!".
А наши им при встрече высказывали:
— Ну что, славные соколы, наложили в штаны? Немец уже второй месяц бомбит железную дорогу, а эти всё брызгают себе в харю одеколоном, вонь распустили, как от гулящих девок несёт! До железной дороги тут хода пешком два часа, а они, вояки, фасон да камуфляж здесь наводят. Ходят в фуражечках по зиме, перед бабами красуются, а немец летает себе и бомбит перевалочную базу. Вояки занюханные!
Кроме пулемётных гнёзд и ходов сообщения наши солдаты строили, для авиаторов блиндажи и укрытия на случай бомбёжки. И видя эту несправедливость, видя, как без дела шатаются белоручки и лоботрясы, солдаты не стали давать им прохода. — Боитесь, несчастные, налётов? Готовите себе отхожие места? — и после выкриков, насмешек и дружного неистового свиста в них со всех сторон летели снежные комки.
Солдаты-гвардейцы теперь ходили по деревне, как хозяева. Они никому не давали спуска и никому не уступали дороги, делая вид, что не замечают встречных, а те, боясь испачкаться о затёртые глиной шинели, обходили их по глубокому снегу стороной.
Возможно, обстановка накалилась бы ещё больше, но мы получили приказ и в одну ночь исчезли в снежных просторах. Дивизию выводили на передовую. Было начало декабря сорок второго. Мы должны были сменить потрёпанные в боях пехотные части. К утру все роты собрались в лесу, там стоял готовый к отъезду обоз. Батальон построился в походную колонну, майор зачитал короткий приказ.
Мы вышли на дорогу, под ногами скрипел твёрдый снег, в лицо хлестал холодный и колючий ветер. Кое-где на буграх поднималась и слетала лёгкая снежная пыль, ветер сбивал дыхание и слепил глаза. Солдаты шли, опустив головы, ветер горбил и пригибал солдат к земле. Майор не обращал внимания на ветер и на летящий снег. Он сидел в седле, верхом на своём жеребце, позвякивал шпорами и потягивал поводья. Жеребец фыркал, рвался из-под седока и парадной, торжественной рысью переступал с ноги на ногу. Майор наш вперёд ехать не торопился, он повернул голову коня так, чтобы он шёл боком по дороге. Важно было всем показать, что он умеет держать лошадь, как надо, и что идти вперёд на врага — это дело доблести майора и солдата. Все пешие опустили и завязали шапки, подняли воротники, пригнулись к дороге, и только он, их командир, выставив грудь вперёд и несколько откинув верх голову, танцевал на коне перед ними на дороге. Майор любил эффектные позы. Он считал, что это подымает дух у солдат. Подвигаясь вперёд, он улыбался колючему ветру. Он своим видом хотел показать, что прикажи нам сейчас дивизия, и батальон ринется в бой и будет немца гнать до самого Смоленска. Майор показывал солдатам себя со всех сторон. Его конь то топтался на месте, то бросался вперёд и мчался галопом, майор нахлёстывал плетью своего жеребца. Жеребец храпел, выкатывал карие глаза, и из-под задних копыт его летела снежная пыль и комья снега. Солдаты посматривали на своего командира и восхищались им. "С этим не пропадёшь!". Я тоже в уме перебирал своих бывших командиров и начальников, в них не было такой лихости и мощной силы. Они хоть и ездили в ковровых саночках, около них, выпятив грудь, тянулись сытые рожи денщиков, вестовых и охраны, но сами они имели жалкий и невнушительный вид. У нашего майора было радостное и торжественное лицо. Он был счастлив и доволен, что, бросив всякие ненужные тыловые работы, батальон уходил на передовую биться с врагом.
Впереди батальона шёл командир пулемётной роты старший лейтенант Столяров. Я шёл сзади батальона, подбирал больных и отстающих солдат и сажал их на повозки обоза. У меня была тоже лошадь под седлом, но я шёл пешком, а она шла, привязанная за уздечку в обозе. Я посматривал на свою мохнатую невзрачную кобылёнку, на неё накинули одеяло, и она тащилась за передними санями обоза. Лошадь мне нужна была на всякий случай, если по колонне передадут: "Начальника штаба вперёд!". И укрыта она была, чтобы сильно не остыла, чтобы можно было её сразу пустить по дороге галопом.
Обоз шёл ходко. Деревенские сани на твёрдом снегу скользили легко. Они поскрипывали, сползали с колеи, зарывались в пушистый снег и так же легко выползали на середину дороги. Окованные железом полозья попискивали на снегу. От лошадей шёл пар. Повозочные подёргивали вожжами, лошади мотали головами. Не многие из солдат знали, что ждёт их впереди. На их лицах особой радости не было. Свои мысли каждый из них переживал по-своему. Идти в валенках без привычки было неудобно. Ноги скользили и разъезжались в стороны. Но путь был далёкий, и вскоре мы втянулись в зимнюю дорогу, снег хрустел под ногами. Роты растянулись. Когда идёшь по неширокой зимней дороге, узкая колея, пробитая и укатанная санями, и рыхлая стёжка, взбитая копытами лошадей, не позволяет идти и глазеть по сторонам, всё время приходится смотреть себе под ноги, выбираешь, где лучше ступить и где твёрже земля. А горизонт уплывает назад. Видно, как впереди перед тобой мелькают пятки солдатских валенок, или пошатываются сгорбленные фигуры, спины, запорошенные снегом, и винтовки, перекинутые через плечо. Медленно ползёт земля под ногами. Мороз и метель по-прежнему хлещут в лицо.
Но вот колонна встала и сбилась в кучу. Солдаты поворачиваются спиной к ветру и присаживаются в снег. Обозные пристроились на край саней, а некоторые, подогнув колени, медленно опускаются на край дороги. Уставшее войско село на снег. Все видят молча, не спрашивая, почему передние встали. На далёком переходе в снежную пургу никому не до вопросов и тем более не до разговоров. Хорошо ещё, немцы в такую погоду не летают. На дороге случился затор, и люди рады были перевести дух и дать отдохнуть ногам. Солдаты думали, что их майор по-прежнему скачет где-то впереди и подаёт команды. Майор давно уже не нахлёстывал плетью своего жеребца. Он подъехал ко мне и сказал: