Ванька-ротный
Шрифт:
— Куда не успеем? Под снаряды попасть? Они могут накрыть нас и здесь и там в траншее, и по дороге в овраг.
— Пока в стрельбе перерыв, успеем проскочить! — настаивал он. Первый выход на передовую, мы совершили втроем. С нами был ординарец Серега Курдюмов. |Я отдал Сергею бинокль. Рязанцев помог ему на спине развязать мешок, сует туда бинокль и затягивает шнурок|. Мы с Рязанцевым одеты в полушубки. Поверх них чистые маскхалаты. У Сергея под маскхалатом надета солдатская шинель и ватная стеганка. Маскхалат представлял собой белую ситцевую рубаху со шнурком внизу и такие же белые на шнурке и широкие до пят шаровары. У Сергея на плече висит автомат, обмотанный чистыми бинтами, и на спине под рубахой вещмешок |как у горбатого горб. Мы с Рязанцевым перед выходом на передовую автоматов с собой не брали, у нас на ремне под маскхалатом пистолеты. Мы полежали еще немного. Потом встали и не торопясь пошли назад|.
— Ну ладно, пошли! — медленно поднимаемся на ноги, идем обратно по тропе.
|Когда попадаешь под хороший обстрел, одиночные снаряды вдоль тропы не страшны. Они действуют на нервы но от них не дрыгаешься, даже от близкого и хлесткого удара. На тропе каждый божий день убивало и ранило снующих туда и сюда солдат.
Мы идем по тропе, завязав шапки ушанки вверх|. Нужно все время прислушиваться и следить за гулом снарядов |за разрывами, чтобы не попасть под беглый обстрел на тропе|. Одиночные разрывы |они|, как правило, вскидываются далеко друг от друга. По гулу летящих снарядов на ходу определяешь куда они упадут |какие летят|. Бьют дальнобойные |или батареи стоящие вблизи от передовой. Дальнобойные шире разбрасывают по сторонам свои снаряды|.
Мы возвращаемся |к себе| в овраг. Здесь стоит наша палатка. Здесь тоже иногда рвутся снаряды, но они ложатся вразброд. Вдарит один где-нибудь по краю оврага, палатка от удара вздрогнет, рванется под напором ударной волны, завизжат осколки, а нам ничего. Мы во время обстрела лежим в глубине, на боку. Дно палатки заглубили на метр в землю. Если снаряд разорвется рядом, осколки порвут палатку и пойдут над нами поверху, не задев никого. Это не раз проверено. У нас нет накатов над головой. Но снаряд может попасть |попадет в яму| и в углубление, где мы лежим |на хвойной подстилке, то он разорвет нас на куски. Палатка стоит в овраге третий день. Немец бьет по оврагу ежедневно. Но ни одной дыры в палатке нет.|
— Ну что скажешь Федя? Где будем брать языка?
— Оборона полка висит над обрывом. Другого места для поиска нет.
В это время из штаба полка прибежал связной. Меня вызывают туда по срочному делу. Начальник штаба, увидев меня сказал, не здороваясь:
— Командир полка интересуется. Когда ты с разведчиками пойдешь на передовую в роты.
— Когда?
— Вот именно, когда?
— Я сейчас только что оттуда! А, что он собственно хочет от меня? Зачем я с разведчиками туда должен идти |ходить|? Что они должны делать в |стрелковой| роте?
— Как что?
— Вот именно, что? Сидеть под огнем и солдат сторожить? Мы с Рязанцевым были сегодня в траншее. Бьет, головы не поднимешь. Никак не пойму, что хочет от меня командир полка?
— Он сказал что офицеры штаба должны бывать в стрелковых ротах.
— И что же я там должен делать? |Дежурить там?| Мы с Рязанцевым были там.
— Не дежурить, а бывать ежедневно.
— Из офицеров штаба полка в ротах бываю |только| я. Если он хочет, чтобы я там сидел — пишите приказ. Только делами разведки я не буду заниматься |в это время. Этот пункт в приказе по полку должен быть отражен|.
— Ладно! Иди к себе! Я с командиром полка сам поговорю.
Я смотрю на карту и вспоминаю свой первый выход. На переднем крае перед нашей траншеей находится неширокая полоса старых хвойных деревьев. Она |оставлена людьми| … по самому краю крутого обрыва. За обрывом внизу лежит снежное поле, там немецкие землянки, пулеметные гнезда и рубленные блиндажи. Полоса деревьев загораживает нам обзор обороны противника. Здесь растут высокие мощные ели. Они своими корнями удерживают край обрыва |от разрушения. Выруби деревья, корни сгниют и крутой обрыв сползет на паханое поле|. Под обрывом проходит речушка. Зимой ее не видно, она засыпана снегом. |здесь вероятно находится заливной луг. Люди сберегли от вырубки эту зеленую гряду старых деревьев. Она, наверное, и сейчас удерживает гряду от сползания вниз.|
В Белоруссии |вообще| не много |просторных полей и| пахотной земля. Местность повсюду |сильно| пересеченная. Там отдельная роща, здесь кусты и высота, дальше овраг, снова бугор, ручей и болото. Выбьют наши немца с одного бугра, он перешел |перебежит| через болото и закрепился на другом |опять на| бугре. Так и воюем с бугра на бугор. Немцы везде на буграх, а мы снова |опять| торчим в низине.
Часть деревьев по краю обрыва наши солдаты успели свалить. Некоторые деревья пострадали от фугасных снарядов и тоже завалились. Но обрубить сучья солдаты не успели. Как только деревья стали валиться, немцы открыли бешеный огонь. Котлованы для землянок были отрыты, а накаты не были возведены. Вот и нарыли себе солдаты норы и лазы. Копать траншею среди завала и корней деревьев трудно. Сидеть в открытых окопах вблизи стволов деревьев во время обстрелов тоже опасно. Ударит снаряд |по сучьям или в ствол дерева| по стволу и все осколки веером разлетаются вниз. Вот почему наша передняя траншея |была отрыта на открытом месте| проходит на некотором расстоянии от полосы деревьев. Не успели славяне при подходе к рубежу закопаться в землю, как немец обрушил на них всю мощь своих батарей. Он бил, не считая |и не жалея| снарядов. Края вертикальных стенок траншеи быстро сползли. Траншея теперь походила на широкую канаву. |на каждую роту из двадцати солдат были отрыты землянки. Перекрытия над ними не то по лени, не то из-за обстрелов/отсутствия леса поставили из жердей. При прямом попадании жерди не спасли бы людей. Весь расчет был на то, что русский солдат проявит смекалку. Солдаты быстро сообразили как и куда нужно прятаться во время обстрелов, вот они себе и отрыли норы под мерзлым грунтом| Метр промерзшей, звенящей как цемент, земли выдерживал над головой любой силы удары. |Зайдешь в траншею, а из-под земли в передней стене темнеют разного вида лазы и норы. Как гнезда ласточек в обрыве у реки. Солдат уткнется туда и из-под земли видны поджатые ноги и согнутые спины| Бывали случаи, остановится кто в траншее, глянет вперед, назад, вроде нет никого. Расставит ноги, расстегнет ширинку, а из-под земли тут же сыпятся ругательства.
— "Ты что, совсем ошалел? Куда льешь |стерва|? Не видишь человеку в лицо брызги летят".
Внизу щелкает затвор и обидчик шарахается в сторону. Дай бог пронесет! — думает дежурный телефонист, когда немец особенно усердно принимается обрабатывать наш передний край. Телефонист и молодой лейтенант командир стрелковой роты во время обстрелов находятся в землянке. В землянке перекрытие жидкое, в один слой жердочек и земли. Можно было очистить от сучьев поваленные деревья, распилить на бревна и накатать их |поверх землянок|. Но в завалы никто лезть не хочет. |Каждый из солдат имеет свое подземное укрытие. На лошаденке впряженной в сани бревна. Таскать из тыла сырые бревна никто не хотел. Так и остались телефонист и лейтенант сидеть в землянке под слоем тонких жердочек.| Снаряды на передовой носились по разному |поводу| в разное время и разного калибра. Видать нервы у немцев шалили, боялись что мы вот-вот перейдем в наступление. И они с перепуга открывали бешеный огонь |по нашим позициям из немецких тылов начинала бить дальнобойная артиллерия|.
|немцы били остервенело и по несколько часов подряд|. Чего-то они страшно боялись. Вон наши! Не то чтоб из пушек, из винтовок никогда не стреляли. Немцы кончают бить и кругом наступает мертвая тишина. Вроде все убиты. А поди сунься! Немцы знали, что мы будем сидеть и молчать. Вот этого самого молчания они и боялись.
Помню осень сорок первого. Немцы тогда были |совершенно| другие. Вели себя солидно, с достоинством, так сказать. Не то что эти вшивые. И никакой такой пальбы с перепугу и трескотни |вот так как сейчас| попусту у них |тогда| не было. В субботний день с обеда они прекращали |вообще| воевать. Играли в футбол, запускали фокстроты, танго на полную громкость, чтобы и нам было слыхать. В воскресение весь день отдыхали, мылись, брились, чесались, письма на хаузе писали. А утром в понедельник, поковыряв в зубах, |после сытной| ноль в ноль пускали на нас авиацию и били по нашим, позициям из артиллерии. Немецкая пехота ждала своего часа пока в нашей обороне не будет сделан прорыв. И тогда их инфантерия залезала в машины и следовала по дороге за танками.