Ванька-ротный
Шрифт:
— А что, это ты хорошо сообразил! — сказал я и похлопал его по плечу. — Всё правильно, Федя! Людей нужно беречь.
В откидной полог палатки кто-то ткнулся, и в палатку вошел старшина. За ним показался мой ночной знакомый.
— Заходи! — сказал я, когда он из прохода меня увидел.
— Ну, что замялся? — промычал старшина.
— Товарищ гвардии капитан как отец родной, хочет тебя от смерти спасти. Если пойдешь в пехоту, жизни тебе там неделя. Гвардии капитан согласен взять тебя к себе ординарцем. Ну, чего молчишь? — протрубил старшина.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Сергей.
— Фамилия?
— Курдюмов.
— Ну что ж, садись, Сергей, закуривай, будь как дома. Я посмотрел на Рязанцева, который лежал на боку, подмигнул ему и добавил:
— Мы с ним старые знакомые.
— Ну, чего молчишь? — ткнул его кулаком старшина.
— Я тоже не против. Видать, договорились.
— Какие обязанности будут у тебя, — просветись у старшины. Он знает все тонкости этого дела. Ну, а всё другое будешь сам на ходу соображать. Завтра вступишь в новую должность. Старшина приведет твой внешний вид в порядок. Сергей Курдюмов с этого дня стал моим постоянным спутником. Ординарец в разведке — это не денщик у командира полка. Ординарец — это тот же разведчик, сообразительный и решительный, правая рука офицера, важное лицо во взводе, только в солдатском звании. Ему не нужно чистить сапоги своего начальника, в разведке это не принято. Мы ходили в нечищеных сапогах. Я его воспитанием не занимаюсь, но старшина ему иногда выговаривает. Старшина, как тот церковный дьяк — пожурит, погладит по волосам шершавой рукой: А, племянничек пришел! Крестный отец сегодня баньку топит. Велел за тобой послать. Сегодня офицеры и наша компания будут париться.
— А ты что, не мог с ребятами капитану передать?
— Никак нельзя! Понимать надо! Чего не положено, ребятам не надо знать. Чтобы лишних разговоров не было. Для них баня будет потом, когда в снабжении белье получим.
— Ты, Валеев, вечно что-то темнишь. Что тут особенного? На всех сразу белье не дают. Ладно, иди к старшине, он велел тебя к нему послать. Так прошел еще один день зимы.
Глава 40. Подготовка к ночному поиску
3 января 1944 года.
На следующий день мы с Рязанцевым отправились на передовую. Пройдя мимо полкового НП, где я провел первую ночь, мы свернули вправо и пошли |побежали| по узкой тропе к неширокой полосе леса, расположенной у края обрыва. Там, не доходя |нескольких| десятка метров, проходила передняя линия обороны стрелковой роты.
Не успели мы сделать и десятка шагов, как по тропе с нарастающим |визгом| гулом ударили немецкие снаряды. Ложиться в снег и ждать пока прекратится обстрел |огонь| было бесполезно. Так можно пролежать и дождаться снаряда |на открытом месте целый день|. А куда деваться? Свернуть в сторону и бежать по глубокому снегу? |долго не пробежишь|.
Заранее никогда не знаешь где ударит снаряд. Под разрыв снаряда можешь угодить в любом месте. Одно спасение, не сбегая с тропы прибавить шагу |и рывком| добраться до ротной траншеи. |Мысли работают мгновенно|. Повел глазом вправо и влево, оценил где ложатся разрывы снарядов и решение готово. Хватая ртом воздух, мы добежали до ротной траншеи и скатились на дно. Думали, что на дне траншеи в укрытии будет тише. А тут еще хуже. |Немец бил вдоль всей траншеи|. Комья мерзлой земли летели повсюду. Снег и осколки брызгали кругом. Солдат стрелков в траншее не было. Солдаты народ проворный |смышленый|, вырыли под мерзлым грунтом в передней стенке норы и залезли туда |каждый для себя лазейку и спрятались туда. Как хочешь её назови, нора, подбрустверное укрытие Копали солдаты для каждый для себя| траншее. Куда ни ткнись, все норы заняты. В глубине их солдатские |спины и| ноги торчат. Траншея стала широкая. Двое, не прижимаясь к стенкам, могут свободно пройти. Скаты траншеи во многих местах обрушены. Куда тут деваться, когда немец бьет беспрерывно. Разрывы следуют то сзади, то спереди. |Вдоль траншей летит| мерзлая земля. Каждый десятый |разрывов с недолетом и перелетом один, два| снаряд залетает в траншею. Вот он вскинулся там. Попробуй |сунься туда| теперь угадай где ударит следующий.
— Ну Федь! И завел ты меня! Может где в другом месте потише?
— Тут везде одинаково.
— Давай … по траншее |куда-нибудь в кpaй|.
— Пойдем на левый край, там траншея подходит ближе к обрыву. Мы делаем перебежку до самого конца траншеи влево. Тут действительно тихо. Дальше за деревьями находится прогалок, за прогалком на опушке леса немцы сидят.
— У них там что, траншея, окопы или дзоты?
— Что там не знаю, а из пулеметов все время бьет.
— Видно боятся? | — Чего-то немцы боятся?|
— А чего им бояться? У нас в ротах по |пятнадцать| двадцать человек.
— Ну знаешь! Они этого не знают и могут думать всякое, другое. |Может боятся что мы здесь готовим неожиданный удар| Мы сидим в самом конце траншеи. Немцы пускают изредка снаряды. Я прикрываю локтем лицо и глаза. |Немцы и сюда изредка пускают один, два снаряда. При каждом близком взрыве, я прикрываю локтем лицо и глаза|.
Потом, когда они переносят огонь |куда-то| в сторону, я ложусь грудью на бруствер, подымаю бинокль и смотрю на немецкие позиции |слева|. Перед бруствером траншеи лежит неширокая полоса снежного поля. Мы выползаем с Рязанцевым на нее. Нам нужно заглянуть |взглянуть| вниз с обрыва и посмотреть, что представляет собой передний |крутой| скат. Можно ли здесь спуститься ночью в открытое поле, лежащее внизу |под обрывом|, там расположены немецкие блиндажи и стрелковые ячейки |передний край|. Снежное поле представляет собой низину |где из-под земли сочится вода. Потому что|. Немецкие землянки врыты только наполовину, накаты и стенки землянок |на метр| торчат над поверхностью земли. Снежное поле тянется дальше и несколько повышается в конце. На фоне темной опушки леса виден разбитый сарай и две, три обгоревшие голые трубы, печи и это деревня Бондари. Слева в стороне от Бондарей проходит |находится| большак, он лежит под снегом, и с обрыва его не видно. Но на карте он есть. Я еще раз |вытянув шею| заглядываю вниз |под обрыв|. Кое-где из-под снега торчат изогнутые корни деревьев. В это время по краю обрыва ударили немецкие снаряды. Разрывы ложатся близко от нас. Мы тыкаем головы в снег |лежим на краю обрыва, уткнувши головы в снег. И от каждого нового удара дергаемся и прижимаемся к земле|.
Когда вот так попадаешь род обстрел, то каждый раз говоришь сам себе.
— Ну все! Еще один снаряд, и от тебя останется мокрое место. А удары снова и снова сыпятся у самых ног, Ну все! Вот теперь конец! Но гул подлетающих снарядов внезапно утихает, тело расслабляется, вроде можно и передохнуть. — Кажется жив? — спрашиваешь сам себя. На этот раз пронесло! — решаю я и пытаюсь сообразить, что делать дальше.
— Хватит лежать! Пошли капитан! — торопит меня Рязанцев.
— А то не успеем! Накроет опять!