Вариант "И"
Шрифт:
— Я думала, что… да. Но потом сообразила…
— Там? — перебил я, великолепным обличающим жестом прострев руку к дивану.
— Да… Поняла: очень похож — внешне; но это не он.
— Будь добра, побольше ясности. Не — кто?
Она глубоко вздохнула, как бы запасаясь воздухом.
— Мы с ним… то есть не с ним — с тем, за кого его приняла — были… ну, в смысле, жили некоторое время вместе. Всерьез. И, думали, надолго. Потом я отчего-то… Ну, взыграло, бывает… словом, разругалась с ним. На что-то обиделась, наверно…
— Про психологию, может быть, в
— Потерпи, — на сей раз это было сказано уверенным, не допускающим возражений тоном. — Иначе ничего не поймешь.
— Да надо ли объяснять, по каким таким мотивам ты с ним переспала? Право же, не время и не место.
— К мотивам сейчас подойду. После этого я переживала. И он тоже…
В этот миг лежавший пошевелился. Я напрягся. Наталья успокоила:
— Не бойся, он усыплен глубоко.
— Обожаю наркоманов. Хотя в наше время кто не употребляет? Разве что старики вроде меня.
Мне почудилось движение с ее стороны, прерванное в самом начале: хотела прикоснуться, что ли, но вовремя остановилась.
— Он не наркоман. Это я его…
— Травкой? Ненадежно.
— Нет. Травкой я только усугубила… немного. А ему теперь сутки спать.
Пожалуйста, больше не перебивай. На чем я?.. Да. И он тоже переживал.
Наверное, мы быстро восстановили бы с ним… во всяком случае, я ему пообещала. Но случилась беда — он попал в катастрофу, долго пробыл в больнице. Был в тяжелом состоянии, к нему даже не пускали. И вот совсем недавно, перед твоим… возникновением, он позвонил. И говорил, что заново родился на свет, что не может вновь найти себя и что только я, близость со мной может ему помочь. Он ведь потерял в катастрофе всех — только отец выжил. Его отец сразу после клиники уехал куда-то на юг — долечиваться, а Павел не захотел, я ему была нужнее — так он говорил…
— Павел — это вот этот?
— Да… Паша Долинский. То есть я думала, что это он… Ну, я ведь уже сказала. И я ему пообещала, дала слово, что все будет, как раньше, даже лучше. А потом появился ты. Дальше — сам знаешь. Его для меня как бы не стало…
— Он тебе звонил в последние дни?
— Да. Я избегала его… Потому что у меня появился ты… Думала, он поймет, объясняла ему, что жизнь повернулась иначе. И он правда на пару дней умолк. А вот сегодня… появился неожиданно. Там, на выставке. Просил хотя бы поговорить — мол, вопрос жизни для него. Я же обещала, как только окажемся вместе — все вернется. А ты — это так, случайность, забуду тебя быстро… Ну, что все вы в таких случаях говорите, когда неймется.
— И ты, значит…
Она кивнула, не отводя глаз:
— Но я ведь обещала — пусть и раньше. И потом — на какие-то секунды поверила, что это ддя него действительно — жизнь или смерть. Ради жизни другого можно ведь на многое пойти. Он и с собой собирался покончить, и говорил, что меня убьет… Поверила. А потом…
— Потом — сам вижу, — сказал я невесело, но такой горячей обиды, что была несколько минут назад, более не ощутил.
— Еще не видишь. И сама я увидела до конца только здесь, на этом диване…
— Что же ты увидела до конца
— Но я ведь уже сказала тебе в самом начале: это не он. Не Павел.
Хорошая копия, да и только. Там, когда встретились, и потом, пока ехали, разговаривали, мне уже мерещилось — что-то не так. Но, сам понимаешь, после такой беды, после больницы, где его, как говорится, из кусочков собирали, и его, и отца его…
— Стой. Кирилл Максимович Долинский?
— Ну конечно же. То есть… Погоди. В катастрофу попал Долинский-старший. А тот, с кем ты разговаривал на выставке… Я уже не уверена, что это был настоящий Долинский.
— Ты раньше с Кириллом Максимовичем часто встречалась?
— Ну, видала, конечно… Он вообще-то был нелюдимым. Даже до катастрофы… Помню, как он однажды говорил, что никогда и ни к кому не собирается идти в советники, говорил, что для этого надо обладать двумя "X": хитростью и холуйством, а у него таких талантов нет…
— Именно так и говорил?
— Да.
— Так-так. Постой-постой. А твоя покойная мама его знала?
— Когда-то с ним работала. Но вот после больницы он наотрез отказался принять ее даже на пять минут, хотя повод был серьезным. После этого наши друзья запретили ей…
— Постой-постой. Значит, допустим, отца и сына подменили. А сын, значит, грозился тебя убить. А меня?
— Тебя? — переспросила Наташа как-то растерянно.
— Нет, не помню…
— Но обо мне он знает? В смысле — кто я, откуда, чем занимаюсь, как выгляжу?
— Д-да. Знает.
— Ты ему меня показала?
— Нет. Он сам тебя увидел.
— Значит, знал. Еще один вопрос — и уезжаем. Почему ты мне позвонила?
Если ты его усыпила — могла ведь спокойно одеться, выйти, сесть в его машину. Водить ты умеешь…
Этого я, правда, не знал, но сказал весьма утвердительным тоном. И не ошибся. Она лишь кивнула:
— Умею. А позвонила по той причине, по которой и его усыпила, когда… когда уверилась, что это не настоящий. Сперва хотела просто разобраться — а может, мне все это просто мерещится, и его усыпила, только чтобы не мешал… А потом поняла, что тебе тоже будет интересно взглянуть на него.
— В самом деле?
— Да. Вот, посмотри, что я у него нашла. Из кармана халатика, в который она куталась, теперь уже, наверное, озябнув, Наташа достала узкую синюю пластиковую карточку, на которой вроде бы ничего не было, ни надписей, ни изображений. Такие карточки были мне знакомы. Оставалось только присвистнуть, что я и сделал мысленно.
— Ты знаешь, что это такое? — спросил я Наталью.
Она пожала плечами:
— Догадываюсь.
— Хорошо, — сказал я. — В свете, как говорится, вновь открывшихся данных признаю, что позвонила ты мне правильно. Что же, будем разбираться. Я сейчас позвоню, а ты пока одевайся. Когда приедут нащи люди, мы отправимся по домам.
— Вит… Я покачал головой.
— Ни о чем сейчас, Наташа, не будем. Потом…
Она, однако, уже по тону наверняка почувствовала: ничего не произойдет, никуда я от нее не денусь. Да я и сам так думал.