Вариант "И"
Шрифт:
— Одевайся, — повторил я. — Где тут телефон?
— В той комнате.
Я пошел к телефону не сразу. Обыскал одежду спящего. Ничего интересного не нашел, кроме маленькой, плотно закрытой коробочки, содержавшей, как оказалось, две ампулы без маркировки. Мне приходилось встречаться с такими. Коробочку я сунул себе в карман. В соседней комнате в шкафу — никаких неожиданностей. Когда я вернулся, Наталья оказалась еще не одетой, только собирала свои раскиданные по углам шмотки.
— Освежусь, — объявила вдруг она. — Тут есть ванная. Воду можно согреть электрическим бойлером.
— Только побыстрее. Постой, а это что там стоит?
Я заметил этот предмет, стоявший в темном углу, только сейчас. Футляр характерных очертаний.
— Это? Его скрипка, — сказала она. — Он ведь скрипач — разве я не сказала? То есть Павел Долинский… Этот, исполнявший его роль, говорил, что переживает оттого, что руки после аварии какие-то не те, и много времени пройдет… — Она на секунду запнулась. — Если честно, я из-за пальцев начала сомневаться… У Павла были пальцы скрипача — представляешь, что такое. А у этого — слесаря.
— Да нет, — сказал я. — Вряд ли он слесарь. Но с металлом работает, это уж точно. — Я подошел к спящему, взял за пальцы, перевернул кисть ладоно вверх. — Похоже, руки тоже для тонкой работы. A инструмент?
Я поднял футляр. Скрипка была увесистой. Раскрыл. Инструмент находился в полуразобранном состоянии. Но специалист соберет такой за несколько секунд. Вместе с лазерным прицелом. Он лежал тут же рядом. Все — без номеров, без фабричных клейм. Штучная работа, стоящая немалых денег.
Закрыв футляр, я позвонил в «Реан». Сказал, что если есть неподалеку человек, пусть подошлют принять спавшего клиента тепленьким. Мне ответили, что человек по соседству есть и сейчас его пришлют. Минут через десять.
— Обожду, — сказал я. — Пишите адрес. Установите, кстати, кто владелец этой хибары. И пусть потом здесь сразу же осмотрят по всей форме. Я передам одну штуку на анализ. О результатах доложите. Я буду в номере.
Мне ответили:
— Противопоказано. Там… небольшой беспорядок.
— Яснее?
— Был визит к вам. — Жертвы?
— Есть. Охранявший вас нейтрализован иголочкой с ядом. Из пневматики.
Все профессионально.
— Понял. А что с игрой?
— Пока все тихо.
— Значит, надо ждать утром.
— Ждем. Как вас информировать? Куда вы сейчас? Я назвал Наташин адрес и телефон. И сказал Наташе, вошедшей в комнату:
— Значит, так: едем к тебе.
Она кивнула, словно ничего другого и не ожидала.
— Сейчас сюда приедет один человек, и тронемся. Кстати, а чем ты его усыпила?
— Обычное снотворное. Хорошо действует с алкоголем и растворяется в вине, — сказала она спокойно. — Всегда ношу с собой. Ему просто увеличила дозу.
— Ага, все ясно, — сказал я, подошел к дивану и повнимательнее вгляделся в лицо спящего. И мозаика в памяти стала постепенно складываться в ясную картинку.
Незнакомец на Европейском вокзале, назвавший меня Саладином Акбаровичем.
Там, правда, была еще бородка — аккуратная такая бородка, обрамлявшая круглое лицо. Но эта растительность — дело, так сказать, исправимое.
А вот на посольском приеме, когда он же разносил дринки, бороды не было.
Изменилась и прическа: волосы другого цвета, прилизанные, покрытые лаком — все как полагается.
Он, очевидно, и стрелял в меня в переулке. Одинокий солист со скрипкой, снабженной глушителем. Но не только там встречались мне эти черты лица. Я нагнулся, повернул его голову, вглядываясь. Да, совершенно очевидно — на этом лже-Павле была специальная тонкая маска.
…Послышался звук снаружи: подъехали. Через минуту постучались в дверь.
Я на всякий случай взял автомат и пригласил войти.
Пароль, отзыв — все в порядке, это был человек из «Реана». Я приказал прибывшему дожидаться группы, передал найденную в кармане у неизвестного коробочку с ампулами и сказал Наташе:
— Ну, поехали? Она кивнула.
Уже в машине я, не удержавшись, спросил:
— Жалеешь, что оказался не тот?
Она ответила не сразу:
— Нет. Но тут же добавила: — Пока — не жалею. Иначе…
Что «иначе», так и осталось при ней. Впрочем, не зря сказано в суре семьдесят четвертой: «И мы погрязали с погрязавшими». Так что ни кого не станем винить. Право это — не у нас.
До жилья Наташи, ставшего для меня уже достаточно привычным, мы добрались не без препятствий; хотя то были, если можно так сказать, препятствия приятного свойства, ни ей, ни мне никакими бедами не грозившие. Скорее напротив.
Я намеревался свернуть с МКАД на Ярославку, но меня остановили. Эта дорога была закрыта, надо было съезжать на параллельную. Ничего не оставалось, только подчиниться. Жизнь в Германии научила меня уважительно относиться к полиции. Запрет относился, естественно, ко всем машинам. Я все-таки вышел поинтересоваться, в чем дело, и тут только разглядел колонны военной техники. Что это значит? Военный переворот? Но этого не может быть! И тут ко мне подошел офицер из оцепления, чтобы поторопить с отъездом. Мне пришлось предъявить документ — не журналистскую карточку, — и это очень хорошо подействовало. Офицер отдал честь и объяснил, что это войска двигаются на специальный подмосковный тренировочный плац для репетиции парада в честь столетия Победы. Столь ранняя подготовка объяснялась тем, что парад предстоял грандиозный, этого требовала столь круглая дата. И не исключено, что она совпадет с не менее важным, чем победа 100 лет назад, событием в истории России. Я кивнул ему, заглушил мотор, попросил полусонную Наташу обождать немного и прошел за оцепление. Увидеть перед собой и, может быть, даже потрогать руками боевую мощь моей родины — для меня именно сейчас было чем-то очень близким к счастью.
Я всегда любил не только Военно-Морской Флот, которому отдал столько лет, но и армию. И последние двадцать с лишним лет видел ее разве что по TV. Но ящик не передает тепла и запаха разогретых боевых машин, солдатских комбинезонов и сигарет, кожи и смазки; микрофоны не улавливают того, что говорится не на публику, а между собою; объективы камер не заглядывают солдатам в глаза. Именно всего этого мне не хватало, и сейчас я спешил утолить свой голод по этой информации, хотя никакого оперативного значения для меня она и не имела.
Я неторопливо шел вдоль колонны техники. Шел и думал о том, как ухитрилась армия выжить в тяжелейшие для нее (и для других тоже) девяностые и последующие годы — полураздетая, полуголодная, недовооруженная, разучившаяся побеждать, недоумевающая относительно своего будущего, запутавшаяся в реформах, до конца не понятных даже их авторам, потерявшая уважение в мире и — что куда важнее и горше — в собственном народе. Что удержало ее от полного разложения? Боевая слава предков и воинская честь? Разумеется; но одной чести, одной страстной любви, одних талантов недостало бы. Нужны были деньги; и когда они со временем появились, золотые семена упали на добрую почву. И пошли в рост…