Варшавская Сирена
Шрифт:
Впервые с тех пор, как Берт попал в «Мальву», он выразил свое восхищение маршальшей:
— La marechale? У нее такие пальцы, что ей можно поручать самую тонкую работу. Кроме того, она единственная способна объясняться с Иваном. Поразительное явление. Образец настоящей леди. К тому же — полиглотка.
— Значит, вы больше не лакомитесь тортами с шоколадом из-под Дюнкерка? — спросила Анна.
— Почему? — поначалу не понял Берт. — Ах, вы думаете, у нее теперь на это нет времени? Наоборот, она говорит, что чередование разных видов работы освежает ум. К тому же не забывайте, что есть еще мадемуазель Кристин,
— Какао, сардины, ананасы, миндаль, — перечисляла в порыве вдохновения Анна.
— И чай. Настоящий цейлонский чай. Даже Гарри употребляет его безо всяких оговорок. Только Иван…
— Что Иван?
— Утверждает, что их грузинский чай лучше. Гораздо лучше…
На редкость морозный январь сорок третьего года не принес ничего хорошего. Участились уличные облавы; как акт возмездия были произведены взрывы в немецких кинотеатрах «Гельголанд» и «Аполлон», а также, повторно, в ресторане «Митропа». Немцы на жителях долины Вислы вымещали свою злобу за неудачи итальянцев в Африке, и прежде всего — за окружение армии Паулюса под Сталинградом, за ее разгром и капитуляцию. После того как немцы были отброшены из-под Москвы, это было уже второе крупное стратегическое поражение Гитлера в восточной кампании. Красная Армия начала контрнаступление по всему фронту от Кавказа до Воронежа. Продолжалась лишь блокада скованного льдом, отрезанного от «Большой земли» Ленинграда, упорно сражающегося, несмотря на огромную смертность жителей.
Через Атлантику и Северное море один за другим шли в Мурманск морские транспорты, конвоируемые английскими и польскими военными кораблями. Их непрерывно атаковали немецкие подводные лодки; поразив торпедами медлительные торговые суда, немцы никогда не подбирали уцелевших матросов, и конвойные суда не раз встречали на своем пути плоты с привязанными к ним скелетами или дрейфующие шлюпки с трупами.
Все теснее становилось на нарах концлагерей, все гуще валил дым из печей крематориев, а на заводах и в поместьях Германии можно было встретить тысячи женщин и мужчин со знаком «P» — Pole, поляк, — на одежде. В Варшаве хватали виновных и невиновных, было холодно, голодно и темно, несмотря на карбидные лампы. Электрическое освещение полагалось только немецкой части города, остальные районы получали электроэнергию поочередно.
Однажды, возвращаясь под вечер домой, Анна едва не столкнулась с немецким офицером и отскочила как ошпаренная. Но тот не обругал ее, наоборот: отступив в сторону, обошел по краю тротуара. Анна мельком взглянула на него, и у нее перехватило дыхание: под козырьком офицерской фуражки сверкнули глаза Казика Корвина. Домой он пришла страшно возбужденная и сразу кинулась к Адаму:
— Предупреди, кого следует: Казик работает на немцев. Я видела, как он шел по Кручей в немецкой форме.
— А это был он? Точно? Может, кто-то на него похожий?
— Нет, я не могла ошибиться. К тому же он постарался обойти меня стороной.
— Казик? О, боже!
— Он никогда не бывает у прабабки. Год назад я спрашивала о нем у Ванды. Она сказала, что поселила его в надежном месте, но он оттуда съехал и ушел в лес.
— А теперь… Нет, это немыслимо!
— Может, попался и
— Ну и что? Казик — рейхсдойч? Абсурд! Очевидно, ты ошиблась.
— Позвони Павлу, пусть немедленно придет.
— Уже очень поздно.
— Скажи, что я бьюсь в истерике и только он сможет меня успокоить. А чтобы не подумал, что это ловушка, предложи ему поужинать у нас и партию в бридж. Ночь поспит в столовой, на тахте.
— Черт возьми! Казик! Кто бы мог подумать!
Павел пришел перед самым комендантским часом и прямо с порога заявил:
— У меня сегодня был трудный день. Рассчитываю на обещанную кровяную колбасу и рюмку наливки в придачу.
— Боюсь, одной рюмкой тебе не обойтись, — буркнула Анна и сразу потащила его в свою комнату.
Павел внимательно выслушал ее рассказ, прерываемый восклицаниями Адама: «Понимаешь? Казик! Казик — офицер вермахта?», и молча закурил. Вид у него был растерянный.
— Может, выпьешь рюмочку? — предложила Анна.
— Да. Вместе с вами.
Пили молча. Наконец Павел отставил рюмку и вздохнул.
— Я мог бы ответить вам так, как когда-то отвечали мне в «двойке»: не ваше это дело. Но Анна… Боюсь, ты захочешь через Ванду докопаться до истины и испортишь то, что до сих пор нам удавалось чудом. Поэтому я вынужден кое-что вам сказать. Налей рюмки. Выпьем за здоровье генерала вермахта. Генерала Казика Корвина.
— Павел! — возмутился Адам.
— Ничего не поделаешь. Для немцев он настоящий генерал инженерных войск. Специалист в области фортификации. Часто ездит во Францию, бывает в неоккупированной зоне. Ну так как? Пьем, Анна?
— Еще не поняла за кого.
— За моего коллегу из «двойки», бывшего пациента Уяздовского госпиталя, поручика Армии Крайовой, исполняющего обязанности немецкого генерала. Его теперешней фамилии даже я не знаю, а кличек у него несколько. Но если тебя когда-нибудь пошлют отнести сумку или чемодан с двойным дном некоему «Брадлю», притворись, что ни о чем не знаешь. Я не имел права посвящать вас в эти дела.
— За здоровье… — первым встрепенулся Адам.
— Вы безумные, безумные! — взорвалась Анна. — Прабабка с нашими союзниками мастерит гранаты, Галина распространением листовок на немецком языке способствует деморализации немецких солдат, фабрикант строит подпольные арсеналы, а всем заправляет якобы настоящий генерал вермахта. На улице уже тепло, завтра же пойду окунаться в Вислу.
— Ты получила такое задание? — заинтересовался Павел.
— Нет. Я получила письмо из Геранда и вспомнила советы деда Ианна: взбесившихся людей нужно семь раз подряд окунать в холодную проточную воду.
— Но ты сама сказала, что мы всего лишь безумные. Поэтому выпей за генерала — поручика Корвина.
— Пусть сломает себе шею! — провозгласила Анна. — Так, кажется, у вас желают удачи?
— Ногу он уже раз сломал, — заметил Павел. — И вылечил с твоей помощью. Ну так что? За его удачу и твои достопамятные заслуги! Пей, Анна!
— Пью. Пресвятая богоматерь! Вот теперь, когда Павел собирается сесть за бридж, у меня, кажется, начнется истерика. В ту ночь майору не везло; проигрывал он — по его словам — не только из-за позднего времени, но и потому, что Анна ошеломила его своим рассказом о «Мальве».