Варшавская Сирена

Аудерская Галина

Анна смутилась, но лишь на мгновенье.

— Он еще не стар, вот я и подумала, что в сентябре, наверно, воевал как поручик.

— С чего ты взяла? В сентябре он мог, как и я, лежать в госпитале.

— Но мог и сражаться на фронте и там отличиться.

— Тогда бы он этим хвалился, — возразил Адам. — А, как я слышал, «Анджей» главной своей заслугой считает удачный побег из лагеря.

Анна подумала, что разгром немецкой колонны на Воле и пылающие как факелы танки куда эффектнее, чем бегство из лагеря, а медикаменты с тамошнего склада спасли Адама от гангрены, но ничего не сказала, только вздохнула. Она хорошо усвоила, что молчание — золото. Но обладать золотом такой пробы оказывается чрезвычайно обременительно…

Однажды ночью, когда Анне из-за позднего времени пришлось

заночевать у Новицкой, туда же, за минуту до наступления комендантского часа, зашел Казик Корвин. Все трое сперва несколько растерялись, но потом придумали какое-то объяснение на случай внезапного появления в доме полиции и, поужинав, решили пораньше лечь спать. Однако, когда Анна, позвонив на Хожую и предупредив, что переночует у Галины, вернулась в комнатушку, где размещался кабинет Новицкой, а мебель состояла из хорошо ей знакомых изделий Адама и «Рябого», она застала хозяйку и Казика настолько увлеченными беседой, что они не прервали разговора даже при ее появлении. Речь шла о каком-то «Фонсе», который, получая от Новицкой антигитлеровские листовки на немецком языке и карикатуры, переправлял их в Берлин, откуда они различными каналами распространялись по всему рейху.

— Этот «Фонс» немного не в себе, — смеялась Галина, — но только такие отчаянные смельчаки могут проникать туда, где их совсем не ожидают. Ох, извини, я забыла, что ты тоже…

— И что я здесь, — вмешалась Анна.

— К-хм, — кашлянул Казик и умолк, но Новицкая стала его упрашивать:

— Расскажи о какой-нибудь из своих вылазок. Можешь взять с нас самую страшную клятву о сохранении тайны. Я и без тебя кое-что знаю о подвигах «Фонса», о переправке наших листовок на запад и на восточный фронт, а «Альга»… Думаю, твои чемоданы с двойным дном тоже прошли через ее руки, даже если ты их получил от кого-то другого.

— К-хм, — снова кашлянул Казик.

— Карбид в лампе кончается, я ее пока погашу, а зажгу потом, когда буду ставить раскладушку. Ночь. Оккупационная ночь в канун весны. Завтра первое апреля. Так что расскажи нам историю, которую мы воспримем как неправдоподобную, но смешную.

— Хорош смех! — пробормотал Казик.

— Но ведь ты никогда не испытываешь страха.

— Разъезжая в генеральском мундире? С фальшивыми документами? Ты что, с луны свалилась?

— Ну ладно, не надо о страхе, о трудностях, расскажи о том, что с нами тут случиться никак не может. О вещах необыкновенных.

Прижавшись друг к другу на тахте, укрывшись одним одеялом, поскольку в комнате было холодно, они перенеслись в совершенно иной мир, где в небе не было дыма и отблесков пожаров, а на берегу Средиземного моря золотились и благоухали пушистые мимозы. Каждую подробность приходилось вытягивать из Казика чуть ли не клещами. И Анна, забыв, где она есть на самом деле, оказалась с немецким генералом в Париже, вместе с ним она отмечала свои документы в городской комендатуре на углу улицы Опера и площади Опера, получала место в гостинице, вела переговоры в штабе армии маршала фон Рундштедта, делилась своим «опытом», приобретенным на строительстве фортификационных сооружений на восточном фронте, участвовала в разработке планов строительства укреплений на западном побережье оккупированной Франции и даже, как видный специалист по возведению Атлантического вала, получила от вермахта 500 марок задатка в счет будущих консультаций.

— Подожди, — прервала Казика Новицкая. — Это тот самый Рундштедт, который фигурирует в моих листовках? На его примере мы показали трения между вермахтом и нацистской партией.

— Тот самый. Что ж, вы делаете свое, я — свое, но все мы, как можем, используем этого фельдмаршала. Ну как? Хватит или рассказывать дальше?

— Не сердись. Рассказывай.

— Разное бывало. Однажды я, например, якобы вербовал специалистов фортификационного дела среди французов. При случае пошел взглянуть, что сделали эти вандалы с могилой Наполеона. Оказывается — ничего. Гид, с розеткой ордена Почетного легиона в петлице, объяснял немцам, среди которых было несколько генералов, какие из боевых знамен захвачены у «бошей». Ни один из «бошей» не возмутился. И табличек «Nur fur Deutsche» нигде не было, хотя в рейхе, во франкфуртском кафе, я видел надпись: «Полякам, евреям и собакам вход запрещен».

— Казик! — простонала Анна.

— Вы же меня просили говорить правду, так или нет?

Ну а затем, уже в штатском — этакий господин с седыми висками, далекий от всяких военных дел, — я добрался до директора Парижского банка, который, согласно полученным им инструкциям, связал меня с французским Сопротивлением и, передавая с рук на руки, переправил на юг для организации постоянной надежной линии курьерской связи Берлин — Париж — Ницца — Испания.

— Ну, а потом что было? — подгоняла рассказчика Новицкая.

— Потом состоялась запланированная Варшавой встреча с человеком, приехавшим из Лондона, и еще с одним, который помог мне перебраться в Испанию. Скачок из заснеженной, истерзанной Варшавы в Канн — пахнущий весной, желтый от нарциссов, голубой от уже теплого моря, где немецкий генерал мог не только смыть с себя пыль долгих странствий, но и забыть о военной действительности, каковой там и не существовало, — был столь ошеломителен, что все происходящее просто не укладывалось в голове. По набережным прохаживались отдыхающие, в зарослях мимозы уединялись влюбленные, а пожилые люди, сидя за стаканчиком вина, сетовали, что эта «странная война» затянулась и мешает приезду постоянных довоенных гостей — богатых англичанок и американок. Они вздыхали, но тут же оговаривались: «Rien a faire» или «Faut accepter», что означало: ничего не поделаешь, надо все принимать так, как оно есть.

— А где же ты в таком случае проводил «опасные» беседы? — удивилась Новицкая. И впервые услышала сдавленный смех Казика, обычно молчавшего или отделывавшегося коротким «к-хм!».

— В совершенно необычном месте: в море. На пляже можно было взять напрокат водный велосипед и плавать на нем вдоль берега. Что мы и сделали — и весьма энергично работали педалями. Только рыбы слышали странные разговоры двух солидных мужчин в купальных трусах. Пожалуй, никакая другая велосипедная прогулка по волнам Средиземного моря не дала нам столько, сколько эта. Считайте сами: организация конспиративного пути на юг Франции, установление пунктов связи вплоть до самого Мадрида и Сан-Себастьяна — при том, что эти пути должны также служить летчикам союзников, сбитым над Германией, и беглецам из лагерей. Сотрудничество со штабом маршала фон Рундштедта оказалось полезным еще и потому, что я привез оттуда много эскизов и данных о будущих укреплениях, а также образцы различных штампов, печатей и документов, употребляемых немцами в оккупированной зоне Франции. По этим образцам некто «Агатон» из нашего отдела легализации потом подделывал документы, и превосходно, в чем я убедился, когда во время одной из последних поездок со мной вышла следующая история. Стою я в парижской комендатуре в очереди за направлением в офицерскую гостиницу и продовольственными карточками. Стою и уже предвкушаю, как наемся в изысканном ресторане. Вдруг вижу: какое-то замешательство. Сидящий за барьером фельдфебель заявляет стоявшему передо мной офицеру, что его проездные документы не такие, как нужно, похоже даже, фальшивые. Уйти из очереди было уже поздно. Мои проездные документы готовил «Агатон» — классный специалист по подделке документов, хотя и штабной офицер. Я уже был уверен, что попался, причем глупей глупого — из-за дотошности писаря комендатуры. Лихорадочно ищу выход, как вдруг фельдфебель вырывает у меня из рук мои документы и показывает стоявшему передо мной офицеру: «Вот настоящие проездные документы, и такими они должны быть. Прошу вас подождать до выяснения… — И ко мне: — К вашим услугам, генерал». Я криво усмехнулся, а сам подумал об «Агатоне», которому фельдфебель невольно выразил свое искреннее восхищение.

Некоторое время все трое сидели молча. Анна думала не только о приключениях Казика, но и о том, что он побывал в нормальном, спокойном, сытом мире, не знающем, что такое страх. Она хотела сказать об этом с горечью и скорбью, но вдруг перед ней в темноте замаячила бескрайняя водная гладь, и Анна только вздохнула:

— У нас даже моря теперь нет…

— Ничего нет, — прошептала Новицкая. — Но, как ты слышала, кроме этого, мы можем иметь все: необыкновенную, красочную воображаемую жизнь, собственное антигитлеровское подполье, партизанское движение в лесах, саботаж на фабриках и заводах, диверсии, искусную разведку и войну памятников. Даже ты…