Варяг
Шрифт:
Окружающая темнота, показавшаяся поначалу чернильно-чёрной, вроде бы, чуть посерела. Вероятно, зрение пыталось приспособиться к окружающим условиям, но усилия его оказались тщетны – все равно не видно было ни зги. От лежания в неудобной позе спина и ноги страшно затекли, однако попытка придать телу более комфортное положение незамедлительно отозвалась тупой ноющей болью в затылке.
Стараясь не делать резких движений, Эрик осторожно потрогал макушку. Ощущение горячего и липкого на ладони его не обрадовало. Кровь. Он попробовал припомнить, хоть, что-нибудь из своего, судя по
– Кто здесь? – не узнав собственного голоса, сипло спросил он у темноты.
*«Сделать подушку» (сленг) – погасить скорость парашюта путем вытягивания строп управления и изменения тем самым траектории полета.
**Клеванты – матерчатые кольца, сшитые из капроновой ленты с петелькой или колечком для привязывания к стропам управления.
– Хто-хто… – сварливо отозвался невидимый некто. – Вестимо, хто – колодник.
– Кто? – переспросил Эрик, не без труда приняв сидячее положение.
Таращась в непроглядную темень, он силился разглядеть говорившего, но, как и прежде, не увидел ничего кроме начинки квадрата, сделавшего Казимира Малевича всемирной знаменитостью.
– А где это мы? – так и не дождавшись ответа, продолжил расспрос Эрик.
– От ить, – проворчал голос, дивясь неосведомленности собеседника. – Игде? Вестимо, игде – в княжьем порубе.
Что за бред? Поруб? Колодник? Да ещё и диалект у товарища какой-то своеобразный. Но тут Эрику стало не до рассуждений – его накрыла такая мощная смрадная волна, что даже дыхание перехватило. Надо полагать, к нему вернулось обоняние по необъяснимым причинам временно отсутствовавшее. Ноздри резанул запах давно немытого тела, мочи и… В общем, воняло здесь, как в общественном сортире на захудалом полустанке. Но дышать-то все равно как-то надо было.
После вынужденной паузы на адаптацию к специфическому аромату, Эрик вернуться к прерванному диалогу с колодником.
– Эй, ты! – грубовато окликнул он невидимого соседа. – Как я сюда попал?
– Как-как… – отозвался голос из тьмы. – Как все, так и ты… Крышку, вона, сдвинули, да тя сверьху скинули.
И сам же рассмеялся собственному примитивному каламбуру. Однако Эрик перл доморощенного юмориста не оценил – не до того было.
– Погоди-ка… – слегка оторопел он. – Так мы что – в яме, что ли?
– А-то игде жа? Сказано жа, в порубе княжьем.
Что за хрень здесь творится? – задался вопросом Эрик.
– Слышь, рифмоплет, – снова обратился он к скрытому темнотой собеседнику, – много тут еще народу или только ты да я, да мы с тобой? Ни черта ж не видно.
Послышался скрипучий смешок:
– Кхе-хе-хе… Ты, право, чудно баешь, быдто не русской. Двое нас и есть.
Эрику вдруг поплохело. У него закружилась голова, и он снова привалился к холодной, влажной стенке.
– Как звать-то хоть тебя, говорун? – слабым голосом спросил он.
– Козьмой кличут.
– А меня Эриком зовут, – представился он.
– Стал быть, и впрямь не русской, – утвердился в своей правоте таинственный Козьма и строго прибавил: – А по мне, хошь как зовись,
Помолчали. Потом Эрик, переждав накатившую волну дурноты и головокружения, возобновил разговор. Невмоготу ему было сидеть в вонючем порубе, да еще и молчать:
– Козьма, а, Козьма! – позвал он.
– Чё? – нехотя отозвался тот.
– Подойди поближе.
– От же ты – башка дурья, – сокрушенно вздохнул Козьма. – Сказано, в колодках я. Коли те надобно, так сам и подойдь.
– Остряк-самоучка, – буркнул Эрик, но все же пополз на голос. Преодолев пару метров, он наткнулся рукой на какую-то массивную деревяшку, а вернее сказать, тяжелые деревянные оковы, из которых торчали босые ноги. Ну и дела. Так вот про какие колодки он лопотал.
– Полехше, – дернулся невидимый Козьма, пытаясь отстраниться, когда Эрик задел его пятки. А тот, не зная, что и думать, нащупал стену и уселся рядышком.
– Это за что ж тебя так упаковали? – в замешательстве спросил он.
– Вестимо, за што – за недоимку, – как нечто само собой разумеющееся, сообщил Козьма.
– Выходит, ты – злостный уклонист, – попытался пошутить Эрик.
– Чё? – переспросил колодник.
Эрик, призадумался: как бы донести до собеседника смысл понятия «злостный уклонист».
– Ну, это тот, кто не желает платить… – начал было он, но запнулся, сообразив, что, хоть они с этим человеком и говорят вроде бы на одном языке, тот вряд ли сможет его понять. Тогда, бес его разберет, из каких соображений, Эрик зачем-то ввернул подзабытое старинное словечко, – …дань. Уразумел?
– А то! Чё жа не уразуметь, – оживился Козьма, заведясь с полуоборота, – видно, тема была ему близка и понятна, – и принялся горячо доказывать: – Тока я десятину отдал, как положено, а тиун причепился – ищо неси. Дело-та кузнечное, хоша и верное, а лишнева ни с каво брать не положено. Да и откуда ему взяться, избытку, кады у меня, эвон, детишков пятеро – мал мала меньше, от земли не видать? Эт, грю, што жа, последнее отдать, а самим голодом сидеть? А он: то дело не мое. Отдай, а тама, как хошь, так и сиди. Слово за слово. Он меня плетью, а я на кулачках биться горазд, ну и… Вот сижу поколь – княжьего суда дожидаюсь.
Выплеснув наболевшее, Козьма вздохнул с некоторым облегчением. Понятно дело, выговорился человек, отвел душу. Только вот Эрику от этого легче не стало. Чего уж лукавить – он был близок к отчаянию. Что за фигня? Где я? Куда меня нелегкая занесла? – вопрошающе уставился он в темноту. Темнота безмолствовала.
И, главное, ни черта ж не помню: где был, что делал, прежде чем сюда угодить, продолжал теряться в догадках Эрик. От нервного перенапряжения клетки мозга ожили и активизировались. Из недр памяти помаленьку стали всплывать кое-какие обрывки событий, которые, в конце концов, выстроились в цепочку: суббота, Коломна, «Аэроград», прыжок, взбесившийся альтиметр и… Будучи опытным парашютистом, он не мог не знать, чем заканчиваются подобные вещи. Да меня же должно было расплющить, как камбалу. Я просто обязан был разбиться. А вместо этого, если и не совсем здоров, то жив, уж точно, и сижу в яме. Мистика какая-то.