Шрифт:
Что день грядущий нам готовит?
Стукнув деревянным молотком по деревянной же специально для этой цели предназначенной подставке, мировой судья огласил своё решение: брак расторгнут, ребёнок останется с матерью. Для участников процесса такой вердикт неожиданностью не стал, но на попытке теперь уже экс-мужа отвоевать у своей бывшей супруги пятилетнего сына поставил жирный крест.
Потерпев в храме Фемиды муниципального значения в целом вполне предсказуемое фиаско и пребывая по данному поводу в самом отвратительном расположении духа, мужчина вышел на улицу. На Москву опускались сумерки. Подёрнутое серой
Решение не прибегать к помощи алкоголя было продиктовано не только необходимостью садиться за руль и пилить домой через весь город. Он и без того никогда не стал бы по давней русской традиции накачиваться спиртным с горя, на радостях или ещё по какому бы то ни было поводу. Ибо, во-первых, по личному опыту знал, что плотное общение с зелёным змием, облегчения не принесёт, зато, почти гарантированно обеспечит тяжёлое похмелье. А во-вторых, этот относительно молодой человек никоим образом не мог считаться носителем вышеозначенной порочной национальной традиции, поскольку так уж сложилось, что, будучи россиянином, к титульной нации он не принадлежал.
В его паспорте, на странице, где указываются фамилия, имя и отчество, значилось: Толле Эрик Христианович. И был он чистокровным пруссаком, точнее, онемеченным потомком пруссов – балтоязычного народа, населявшего берега Балтики, задолго до того, как в те места нагрянули тевтоны. Лишь присоединение Восточной Пруссии к СССР по окончании Второй мировой войны сделало, бывших тогда ещё детьми, дедушек и бабушек Эрика, как по отцовской, так и по материнской линии, гражданами Советского союза.
Надо полагать, благодаря своим прусским корням, он обладал типично прибалтийской внешностью, то есть был блондином и даже отдалённо напоминал Олега Видова, не без оснований считавшегося в своё время секс-символом советского кино. Впрочем, в отличии от соломенноволосого красавчика-актёра, мужской брутальности в Эрике было побольше, а слащавости не наблюдалось вовсе.
Моросящий дождь сменился едва ли не ливнем, и Эрик успел промокнуть до нитки, пока добежал до машины. Когда он распахнул дверцу и плюхнулся на водительское сиденье, внутри обтянутого чёрной кожей кресла что-то жалобно скрипнуло.
– Сочувствую, но с годами никто моложе не становится, – назидательно произнёс Эрик, обращаясь к пятнадцатилетнему авто, словно к близкому другу.
Он любил свой старый добрый «трёхтысячный ДжиТи» – когда-то престижный, но с годами утративший холёный лоск. Плевать, что постарел. Ты поди с ним потягайся. Под капотом-то по-прежнему табун в три сотни лошадей. Словом, Эрик упрямо не желал менять ветерана на что-то более современное.
Достав из бардачка салфетку, он насухо вытер лицо и руки, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. Потом, поддавшись необъяснимому позыву, мысленно прокутил, как киноленту, всю свою жизнь. Фильмец получился коротким: родился, учился, работал, организовал собственный бизнес, женился, а теперь вот развёлся. Немногого, однако, я достиг, подытожил Эрик. Возраст Христа перешагнул, а дерева так до сих пор и не посадил. Зато сына родил и дом построил. Впрочем, сына Лариска сегодня у меня отсудила… Нет, общаться-то я с ним по-любому буду, какие бы козни она не сторила – не на того напала. А дом… Дом я ей сам отдам. Пусть забирает. Стерва она, конечно, но пацан-то почему должен страдать? Нельзя же допустить, чтобы Вовка прозябал в убогой «хрущёбе», единственной недвижимости, имеющейся в распоряжении его взбалмошной мамаши.
– Ну-с, ладно. Что было, то прошло, – трогаясь с места, вслух заявил Эрик то ли себе, то ли всему миру. – Начинаю новую жизнь. Что у нас завтра? Суббота? Вот с завтрашнего дня и стартую.
Утро следующего дня, то есть первого дня запланированной новой жизни, Эрик начал с давней своей личной традиции – отправился в Коломну, которая за последние одиннадцать лет превратилась для него в город выходного дня. Почти каждую субботу или воскресенье, а по возможности и весь уикенд, он проводил там. Регулярность визитов в мало чем выдающийся подмосковный райцентр объяснялась просто: Эрик Толле был фанатом скайдайвинга, или, проще говоря, завзятым поклонником парашютного спорта, а в трёх километрах от Коломны располагался «Аэроград» – вполне себе современный аэроклуб.
Последний поворот, и машина уткнулась в металлические ворота. Через минуту знакомый охранник распахнул створки и, пропуская вновь прибывшего на территорию аэродрома, приветливо помахал рукой. Эрик тоже в долгу не остался и поздоровался с привратником лёгким нажатием на клаксон. Потом припарковал «мицубиси» на стоянке плотно заставленной автомобилями и, прихватив из багажника спортивную сумку, направился к раздевалке.
Что погода для прыжков не самая подходящая, понятно было с утра, но всю дорогу Эрик лелеял хрупкую надежду, что проделает дальний путь не зря. Теперь же, в который раз глянув на хмурые небеса, плотно занавешенные свинцовыми облаками, он в этом усомнился. Вдобавок, периодически меняя направление, резкими порывами налетал ветер, отчего установленный на кромке лётного поля «колдун»* мотало из стороны в сторону, словно тот взбесился.
Шняга та еще, уныло констатировал Эрик: облачность низкая, ветер рваный. Он окинул взглядом своих, откуда только не понаехавших соратников по небу, столпившихся возле административного корпуса. Народу собралось прилично – сотни полторы, и все без исключения ждали обнадеживающей информации о погоде. Среди пёстрого разноцветья спортивных комбезов Эрик углядел человека, который почти наверняка знал, стоит ли чего-то сегодня ждать. Это был дядя Миша, неторопливо шагавший к ангару. Эрик двинулся ему наперерез.
Дядю Мишу – Михаила Петровича – знали все, кто имел отношение к аэроклубу. И хотя никто не располагал достоверной информацией о его статусе в клубной иерархии, порой складывалось впечатление, что он заведовал здесь если не всем, то уж точно очень многим, и авторитет его в «Ааэрограде» был непререкаем. Дядя Миша командовал инструкторами, устанавливал очередность прыжков, и был той самой инстанцией, которая в последний момент перед посадкой в самолет решала, попадёшь ты на него или же нет.
Ежели обнаруживались хоть малейшие признаки разгильдяйства, несобранности или, того хуже, несоблюдения норм безопасности, у Михаила Петровича разговор был короткий. Что? Перегар после вчерашнего? До свидания. Не успел застегнуть грудную? До свидания. Пойдёшь со следующей партией. Замешкался и отстал от своей группы? До свидания. Жди другого взлёта. Несмотря на то что люди приезжали сюда поразвлечься, причём отнюдь не безвозмездно, никакие ссылки на объективные причины во внимание не принимались. В этом смысле, дядя Миша был кремень – изгоем мог стать любой нарушитель правил, невзирая на социальное положение и давнее личное знакомство, если таковое имело место быть.