Варяги

Альшевский Михаил Николаевич

Чем больше распаляется Вадим, тем приветливее становятся лица старейшин. Можно подумать, сейчас согласятся и примут решение о походе на кривичей. Кивают седовласыми головами, поощряют, но молчат. И опять настаивает Вадим. Жаль, нет на торжище отца его, Олельки. Чтобы вразумил неразумного. Захворал али нарочно не пришёл?

— Старейшины! Забыли вы о чести новеградской. Долго ли кривские будут измываться над нами? Убытки терпим немалые, а вы и того больше. Дай волку палец, он всю руку отхватит, а там и до смерти загрызёт. Подумайте о том, старейшины. Не разрешите добром поход, новеградцы не послушают вас. Вам же хуже будет.

Перестали улыбаться старейшины. Первый раз Вадим прибегнул к угрозе. Не понравилось. Не бывало того, чтобы молодшие старших стращали.

— Цыц! С кем говоришь?! — поднялся Пушко. От злости даже борода, тронутая сединой, затряслась. — Не бывать самовольству. Молод учить. Знай своё место...

— Место моё в походе, — прервал старейшину Вадим. — Протри глаза, Пушко, глянь вокруг. Все новеградцы согласны со мной. Походу быть, и худо вам придётся, ежели против града пойдёте...

— Тому не бывать, — подал голос Домнин, однако с тревогой посмотрел на толпу. Что-то не понравилось ему в ней: шумна больно, криклива. Никогда не отличались тихим норовом новеградцы, но сегодня наособицу неспокойны. Словно кто-то нарочито волнует людей.

— Думал я, старейшины, миром с вами договориться, — неожиданно совсем тихо сказал Вадим. — Не вышло. Ну, ин быть по-другому, — и показал им широкую спину, обтянутую алым сукном.

— Новеградцы, слушайте меня! — Голос его перекрыл шум площади. — Доколе будем терпеть урон чести нашей и надругательства плесковичей-кривичей? Побили они дружину нашу, а сколь воев в ней было? Пережили мы стыд великий, ждать надо — плесковичи дань потребуют. Ловища наши за себя взяли, ладьи с товарами не пропускают, грозятся и сюда, в Новеград, прийти. Можно ли терпеть? Али сила наша иссякла? Али луки держать разучились? Согласны ли дань платить кривским? Сегодня потребуют богачество наше, а завтра из изб выгонят. Решайте, новеградцы: дань ли платить, биться ли?

— Биться станем! — взорвалось торжище. — Биться! Что нам дружина! Они, ленивые, за Гостомыслом привыкли бражничать. Их побили, не нас.

— А вот старейшины наши противятся походу! — опять повысил голос Вадим.

— Не слушаем старейшин! — раздались многочисленные голоса. — Пусть сами дань платят! Убирайтесь вон! Не надобны!

Вадим повернулся к старейшинам и столкнулся с холодным прищуренным взглядом Домнина. Старик молча встал рядом с ним, легонько (Вадим почувствовал: много ещё силы в этом кряжистом, хотя и подсохшем теле) отодвинул его плечом и поднял руку. Ждал, пока на торжище установится тишина.

— Новеградцы! — спокойно повёл речь. — Мы не можем сейчас идти походом на плесковичей. Время не благоприятствует, сами знаете. Скоро хлеба убирать... Счастье воинское переменчиво. Побьют нас в другой раз — кончится род словенский...

— Не пугай, старейшина, не пужливые, — прервал речь Домнина молодой задорный голос.

— А я и не пугаю тебя, — в примолкшую толпу, откуда прилетел этот возглас, сказал Домнин. — Пугать неча. Пойдём ныне в поход — с голодухи перемрём. Испужаешься, ежели жив вернёшься, когда дети малые хлеба запросят, а его не будет. И ещё потому в поход идти нельзя, что одни мы. Союзника доброго да надёжного найти надобно...

— Пока союзников ищем, плесковцы ждать будут? — прервал старейшину Вадим. — Глупее нас их мыслишь? Может, они уже к Новеграду идут...

— А не трепись перед народом о том, чего не ведаешь, — спокойно ответил Домнин. — Нам, старейшинам, ведомо: плесковцы в поход на нас не пойдут. Другими делами заняты.

— Пошто вы, старейшины, те вести от нас прячете? — вновь раздалось из толпы. Этот возглас всколыхнул многих. Заволновался народ. На помощь Домнину поспешил Пушко.

— Это кто такой умный выискался, что винит нас в сокрытии вестей? — закричал он. — А зачем мы пришли сюда, побросав дела? Плесковцы свару завели с соседями из Камно-городища. Не до нас им...

— Значит, сам Сварог помогает нам, — опять вышагнул вперёд Вадим, оттиснутый старейшинами. — Надо жертву ему принести да быстрее в поход собираться. — И он с силой взмахнул рукой.

Площадь словно ждала этого сигнала. Зашумели, заговорили во всех концах.

— Собираться...

— Неча ждать...

— Каки союзники? Где они? Самим надоть...

— Ден за пятнадцать управимся. Набьём хари плесковцам, помнить будут.

Никак не хотели новеградцы терпеть дальше поношения кривичей. Подзадоривал и Вадим. Переходил от одной группы к другой, покрикивал возбужденно-радостно:

—В поход! В поход!

Между тем старейшины собрались в тесный кружок, советовались: как быть? Сказать о посылке за помощью к бодричам или нет? Неизвестно, как воспримут это известие взбудораженные новеградцы. Не покидают ли их, старейшин, в Волхов, не разорят ли хоромы? Не сказать — уведёт их Вадим неразумный в поход. Победят не победят, а Рюрику платить всё едино придётся. А и победят, ляжет их немало. А платить кто будет? С кого гривны да куны собирать?

Выходило, и так плохо, и наоборот — не лучше. Решили рискнуть. Уговорили старца плотницкого конца Олексу: ты, мол, самый старый, тебя послушают.

Был Олекса в годах весьма преклонных, спина сгорбилась, дрожали руки, красно говорить никогда не умел, а тут совсем заикаться стал. Поднялся на скамью — на него никто и внимания не обратил. Попробовал утихомирить вече Пушко — не мог перекричать споривших. Оглянулся на старейшин: как быть? Тогда Домнин схватил пест и ударил в било.

Разом умолкла площадь. Не принято было в разгар веча прибегать к билу. Все выжидательно и несколько тревожно смотрели на Олексу: что скажет?

— Новеградцы! Мы тут... я... Нельзя нам в поход идти, — начал он негромким глухим голосом. — Нельзя. Подождать надо...

— Чего ждать?! — крикнул Вадим.

— Рюрик с дружиной придёт. Вместе с ними надоть... Мы послали к ним...

— Рюрик?! Какой Рюрик? Тот, что с бодричами приходил? — загремел Вадим. — Когда послали? Пошто без совета с нами?

Молчал Олекса, другие старейшины не спешили к нему на помощь. Пугало наступившее молчание.

Опомнился Вадим. Рванулся к старейшинам — те попятились перед ним. Схватил за руку Пушко, вытащил вперёд.

— Говори, старейшина! Всё рассказывай! С кем думу думали? На каких условиях с Рюриком столковались? Каку плату им обещали? Сколь дружины у него? Когда придут? Всё говори! — В самых дальних концах торжища слышно его стало.