Варяжский круг
Шрифт:
Один из половцев сказал:
– Счастливы дети, поминающие отцов-героев!
Пойманный монах при этом презрительно сплюнул.
– Какие же герои?.. Я видел из кустов, как их подстрелили. Они падали на землю, подобно жирным глухарям.
– Молчи, монах! – Лицо Окота сделалось шире от злобной улыбки.
Но инок не смолчал:
– Откуда у них дети? Разве от евнухов родятся дети?
– Ты смеешься над мертвыми, глупый монах!
– Я смеюсь! – согласился инок.
– Ты ищешь легкой смерти…
– Я безгрешен. И могу первым кинуть камень. Буду ли с верой своей бояться твоего суда, если не боюсь суда Страшного?
– Ты будешь умирать медленно.
И уже не дали иноку ответить.
Хан Окот сказал с усмешкой:
– Вот и виси здесь, как висят нетопыри…
Вокруг было темно, но игрец сумел разглядеть со своего места, что человек сначала висел неподвижно, потом стал раскачиваться и изгибаться, вызывая этим насмешки Окота и орды, и наконец затих. Лицо инока, бывшее до сих пор белым, как бы почернело и перестало выделяться в ночном лесу.
Здесь вспомнил игрец, как сам он, связанный Митрохом, висел на дереве. И стало ему очень жаль этого монаха, который не побоялся смерти и Божьего суда и не побоялся бы первым кинуть камень. Да он и кинул его, когда заговорил о жирных глухарях. Ведь мог смолчать!
Потом игрец подумал о себе и о своем молчании и еще о том, что он никак не может помочь несчастному иноку. И пожалел, что в его руках уже нет острого меча, подаренного Ярославом. Игрец сильно сжал кулаки, оттого заныли его запястья, скованные колодками.
– Эй, Окот! – позвал он. – Отпусти монаха! Ведь отпустил же Ярослав твоих братьев. А ты хуже его?..
Но Окот даже не шевельнулся.
Тогда Берест изо всех сил ударил колодками по дереву и повторил слова того инока:
– Они падали на землю, как подстреленные глухари! Я видел!
Эйрик поддержал игреца:
– Вы – люди-нелюди! Вы – дети евнухов!..
Хан Окот сорвался с места, будто укушенный бешеной собакой, и одного, и другого ударил плетью по лицу. И если бы Эйрик с игрецом не успели закрыться колодками, то плеть рассекла бы им лица до кости. Ведь Окот обладал немалой силой.
– Повертитесь у меня, вычищая кизяк! – прошипел хан. – Каждой овце заставлю вылизать копыта… Рабы!
И поднял хан Окот свою поредевшую орду, и повел ее дальше на юго-восток. И никому из людей, следовавших в эту ночь за ханом, не было известно, как он в такой темноте мог отыскивать свой путь.
Глава 6
Жил некогда на берегах Северского Донца хан Осень, человек могущественный и богатый. Говорили, будто бы у него была тысяча отар и в каждой отаре – по тысяче овец. Говорили, что в редкую из ясных ночей высыпало звезд на небе столько, сколько было овец у Осеня. А как упадет звезда, говорили: зарезал Осень овцу, гостей принимает. Звезды же в те времена падали часто. Щедр был хан Осень. Его табунные кони далеко славились своей величиной и силой – подойдет табун к Донцу на водопой, а у реки от конского топота и от тяжести обваливаются-оползают берега, побежит табун после водопоя на пастбище, а шум аж на Лукоморье слышен, от Дона до Днепра травы дрожат. И с отеческой щедростью хан Осень дарил людям своих коней, и верблюдов, и коз. И любил гостей. Поэтому с утра до вечера, из года в год было возле хана много людей, и поэтому же он был так богат. За щедрость, за мудрость и старость прозвали хана Осеня народным отцом и, как отца, его любили, и слушались, и почитали за награду возможность ему послужить. От кочевья к кочевью ходили по степи половецкие орды, по полгода не встречали сын отца, брат брата и, когда после долгих разлук вновь сходились на стойбищах-зимниках, задавали один другому первый вопрос: «По хорошим ли пастбищам прошли твои стада?», и задавали друг другу второй вопрос: «Слышал ли, что говорит хан Осень?»
Каждый год по весне, когда после половодий просыхали дороги, орды команов во множестве подходили к морю и гнали перед собой свои стада. Тогда лукоморские степи, ярко-зеленые от молодых трав, преображались. И преображались берега теплого моря. Наступал праздник, который длился сто дней. Праздник моря, праздник рыбы, праздник изобилия! Далеко в море заводили бредни, сплетенные за зиму. Могучие кони тянули бредни из воды. Едва справлялись кони, зарывались копытами глубоко в песок – так тяжел был улов! Люди, не имевшие бредней, ловили рыбу корзинами, били острогами, глушили ее палками, ударяя широким плоским концом по воде. И выносили рыбу на берег, где ссыпали ее в сверкающие серебряной чешуей горки. И сушили рыбу, и коптили, и солили.
До середины лета, до засухи стояли половцы на берегу моря. Их овцы жирели на сочных травах, росших здесь в поймах мелких рек и возле ручьев. Тысячи половецких шатров, венчанных бунчуками и цветными лентами, поднимались над пологим берегом. Для тысяч костров не хватало кустарника и плавника, собирали и жгли кизяк, жгли иссушенные солнцем водоросли. Почти вся Кумания собиралась здесь, а в центре ее что ни год ставились шатры хана Осеня. Приходили на праздник и другие известные ханы: Багубарс, Сакзь и их братья. Многие ханы приходили с Днепра, а также от далекого Саркела.
Вечерами, когда спадала жара, отцы собирались у Осеня или у Багубарса и, рассевшись на толстых войлочных кошмах, пили айран или кумыс, и вспоминали свои подвиги, и, будто стебли камыша, пересчитывали многие поражения своих врагов, и хвалились своими сыновьями и внуками. Чтобы разрешить споры, устраивали состязания. Тогда отовсюду сходилось много людей посмотреть на ловкость молодых. Радовались удали: вот поколение, от которого наконец дрогнет Русь – поколение бесчисленное, смелое, злое! Спокойны были за свое будущее: эти витязи сядут поперек тридцати рек, и все море станет половецким, как стала половецкой вся степь. А всматриваясь в лица юных красавиц, предвидели старики – они народят Кумании великую орду, и орда эта пойдет на запад дальше отцов и осуществит то, что в гордости своей задумали торки, но в торческой слабости не сумели осуществить – поработить далекую сказочную Византию!
Кумыс ударял в головы старикам. Вот оно – Великое обретение родины!..
Каждый год сто дней длился летний праздник, и каждый год сто дней состязались юные богатыри. Однако все, и участники и зрители, ждали с нетерпением девяностого дня, и приберегали для него силы, и придерживали восторги. Так уж повелось, что только к девяностому дню праздника приезжали из степи знаменитые сыновья хана Осеня, непобедимые витязи: Шарукан-хан, Сугр-хан и Алып-хан – все дети разных матерей, от рождения воины, ибо матери рожали их, лежа на клинке ханской сабли, и от рождения властители, потому что, прежде чем получить молоко матери, они получили по глотку молока волчицы. Им, крепко стоящим друг за друга, не было равных на состязаниях. И когда братья-витязи появлялись вдалеке, когда они на полном скаку приближались к майдану, крича свои кличи и размахивая саблями, редкий молодец не ощущал в груди сердцебиения.
Но они, дети одного отца, были мало схожи между собой. Старший брат, Шарукан, хитрый и ловкий, из всех троих самый злой, первый наследник хана Осеня, нрав имел беспокойный, глаза завидущие и вместо гордости полагался на тщеславие. Он любил управлять своими ордами, умел подчинить своей воле волю большинства. И даже ханы, стоящие выше Шарукана по положению, часто ему подчинялись. Тогда и вспоминали, что младенцу Шарукану достался самый большой глоток волчьего молока. Шарукан понемногу пощипывал Русь, но прочили ему большее.