Вас зовут «Четверть третьего»?
Шрифт:
Корнелия ничуть не удивилась тому, что Витька пришел не один. Мне даже показалось, она давно ждала этого. Она была очень рада Вере. Она просила ее приходить почаще. Она жаловалась на то, что у нее нет подруги, а без подруги плохо.
И Вера обещала приходить почаще. И на самом деле пришла и на следующий день, и в другие вечера, и в ближайшее воскресенье, мы почти с самого утра провели все вместе, вчетвером.
По вечерам Витька приходил позже Веры и ждал ее у меня, пока Вера занималась с Корнелией.
Они говорили сразу и о физике, и о химии, и о математике. И Витька рассказывал, что Вера в восторге от Корнелии, хотя в ее знаниях
Впрочем, провалов было немного. Главное Корнелия знала. И в физике, и в химии, и в математике. И знала не на уровне институтских программ, а на уровне новейших наших диссертаций.
Может, она знала и больше. Но о большем Вера просто не могла ее спросить. Формулы нуль-пространства, которыми занимаются у нас целые группы сильнейших математиков, Корнелия выводила быстро и экономно, с улыбочкой, и говорила, что открывателям звезд эти формулы давно известны, хотя практическое осуществление их они и считают маловероятным. Не потому что человек не сможет, а потому что не захочет. Слишком велики будут разрушения, которые принесет осуществление формул нуль-пространства. Столь велики, что результаты, добытые подобным опытом, потеряют смысл для человечества.
Через неделю с небольшим Вера повела Корнелию в Витькин институт. И после этого Корнелия стала уходить туда каждый день.
Это уже была работа, и я увидел, как Корнелия меняется прямо на глазах. Она стала держать себя увереннее, смелее. Она почувствовала, что входит в жизнь уже хозяйкой, а не гостьей.
– Ну, как, – открыла она вам что-нибудь новое? – спросил я Витьку. Через полмесяца.
Витька подвигал губами, пожал плечами.
– Кое-что есть… Какие-то частные проблемы физики и химии, над которыми у нас бьются, для нее решены. Она знает результаты, хотя и смутно понимает пути к ним. Но, в общем-то, она вряд ли совершит переворот в нашем уровне знаний. Видишь ли, старик, у нас теория на сотню лет обогнала практику. И обгоняет ее все больше и больше. А у них, возможно, такого разрыва не было. У них это могло идти где-то рядом. По крайней мере, их практика для нас теоретически почти решена… Все-таки это их практика того времени, когда у нас жил Софокл… – Витька вздохнул. А насчет разрыва, может, я и не прав. Может, и у них был такой же разрыв. Ведь на корабль-то попали не сильнейшие ученые. На корабль-то попали практики… И большему, чем они сами знали, они не могли научить Корнелию… Для нас она, конечно, работник ценный. Она у нас останется… Может, она и еще что-то знает – важное и нужное нам. Да мы не догадываемся об этом спросить. А она не знает, что нам это нужно… Со временем выяснится…
Вскоре нас с Витькой пригласил к себе начальник городской милиции. И сказал, что ему звонили, что теперь он знает все необходимое и что пора выписывать нашей римлянке паспорт.
– А вообще-то хотелось бы с ней познакомиться, – улыбнувшись, добавил он. – И лучше – не в служебном кабинете…
– Приходите ко мне на день рождения, – пригласил я. – Познакомитесь…
– Что ж, спасибо. Приду…
В январе мне стукнуло двадцать шесть. И впервые за все мои двадцать шесть лет на моих именинах был милиционер. И даже не просто милиционер, а начальник городской милиции, которого я представил Корнелии как своего сослуживца.
Он пил за мое здоровье и за здоровье Корнелии, и Корнелия ему очень понравилась, и, когда я вышел проводить его до угла, начальник милиции сказал мне, что за такую девушку стоит бороться, что мы с Витькой все делали правильно и что будет, конечно, очень жаль, если она улетит к своему Гао.
– Принесите ее фотографии, – сказал он. – И пусть она напишет заявление. Все-таки речь идет о гражданстве…
Фотографии мы с Витькой вскоре принесли.
А заявление Корнелия писать не стала. Она очень легко поняла, какое заявление от нее требуется.
И сказала, что такое заявление писать рано – она ведь еще не решила… Она не хочет обманывать гостеприимную страну, которая ее приютила.
Она скажет и напишет о своем решении тогда, когда это решение созреет.
– Ну, что же, пусть зреет, – усмехнувшись, сказал нам начальник милиции. – Не надо ее торопить. Рассуждать так, как она, могут только очень чистые люди. Когда решит – скажете. У нас теперь задержки не будет.
Я ждал. Терпеливо ждал недели, месяцы… Должна же она когда-то что-то решать!.. И, может, мне пришлось бы ждать еще очень долго – до самого конца того срока, который установил Корнелии Гао, – если бы не один случай. Этот случай мне показался совершенно пустяковым. Но для Корнелии он почему-то определил все.
Это было уже в марте. Первые весенние оттепели чередовались с последними морозами. Снег то падал, то таял. Корнелия жадно смотрела на этот снег и из окна своей комнаты, и на улице, ловила снежинки на варежку, на язык. Она знала уже, что этот снег – последний. Она всю зиму не переставала удивляться снегу и восхищаться им. Она каталась в парке на санках с таким же удовольствием, как пятилетняя девочка. Она научилась к середине зимы потихоньку ходить на лыжах и по воскресеньям не давала ни мне, ни Витьке с Верой покоя – требовала, чтобы мы шли с ней в лес. Девочкой она видела снег в Пантикапее, но никогда не видала его так много и никогда не предполагала, что он может лежать на земле так долго. Она до сих пор считала снег чуть ли не чудом природы, жалела о том, что зима кончается, и, мне казалось, думала, что может никогда в жизни не увидеть больше такой зимы.
Как-то в субботу, в сильный мартовский гололед, мы спешили с Корнелией в магазин. Через полчаса мне предстояло читать лекцию на юридических курсах, а хозяйке, которая готовила нам обеды, вдруг понадобилось кое-что из продуктов, и она побоялась выйти на скользкую улицу сама. Решили, что Корнелия проводит меня в магазин, а потом отнесет продукты домой.
Ходить в магазины сама Корнелия еще не решалась. Продавцы плохо понимали ее, порой отпускали ей не то, что нужно, а она стеснялась поправить их.
В общем, в тот день мы шли в магазин. И спешили. Почти бежали. Потому что опаздывать на курсы я не мог.
Когда мы перебегали поперечную улицу, вдруг занесло юзом грузовую машину, которая сворачивала за угол впереди нас. Описывая широкий полукруг по обледеневшей мостовой, кузов машины двигался прямо на нас, а мы, разбежавшись, уже не могли ни остановиться, ни отбежать, ни отскочить в сторону.
Я бывал в подобных переплетах и знал, что какая-то жертва неизбежна. Лучше – меньшая.
Поэтому я быстро выставил вперед левую руку, зная, что машина может сломать ее, но зато это спасет нас обоих.