Ваш выход, княжна
Шрифт:
Он помолчал.
– С той поры меня все мысль гложет, что гибель родных на моей совести. Ведь мог сказать, что однофамилец: мало ли Головиных по белу свету! Может, и не спасло бы их это… Меня убить ему было несложно: спровоцировали попытку к бегству, да и выстрелили в спину. А для верности пан Зигмунд дострелил: в голову.
– Значит, пан Зигмунд не знает, кто его камердинер?
– До последнего времени так думал. Я ведь при встрече с ним заросшим был, бородатым, да и больным, – болезнь никого не красит. Никогда не забуду: я лежал на снегу и кровь медленно вытекала из меня. Пан Бек подошел, пнул ногой и злорадно причмокнул: "Думал, роду Головиных конца не будет? Жаль, отец твой, Глеб Головин, не дожил. Говорил я ему: изведу твой род, могилы предков с землей сровняю, а в твоем замке мои дети и внуки жить будут. Гордец, он только смеялся мне в лицо…" Я умирал, но маленький огонек ещё теплился во мне: мать, сестры, они в опасности, – стучало в моем сердце, не давая ему остановиться.
– И все-таки ты не смог Зигмунду помешать?
– Не смог, хотя Провидение и помогало мне. Ночью, смертельно раненный, смог доползти до ближайшего села и свалился в горячке. Одна добрая женщина, рискуя собой, подобрала и вылечила меня. Прошло не меньше полугода, пока я смог наконец подняться и отправиться к замку. Никому не пожелаю узнать то, что стало известно мне: бандиты поленились даже убрать трупы родных; их только через неделю похоронили жители ближайшего села. Мне рассказали, что мать закололи штыком прямо в постели, а над сестрами надругались и потом изрезали на куски. Убили всех слуг, не пожалели даже двухлетнего сына кухарки. Имена бандитов остались неизвестными, но я-то знал, кто за всем этим стоял…
– За что же пан Зигмунд вас так ненавидел?
– Мне рассказали, что в юности отец с Зигмундом были приятелями и, как водится, любили одну и ту же девушку.
– И твой отец женился на ней?
– В том-то и дело, что нет. На ней женился Зигмунд. Он устроил так, что отец Анны – так звали девушку – оказался на грани разорения и молодой Бек предложил ему спасительный выход в обмен на руку девушки.
– Непонятно: Зигмунд добился, чего хотел. Твой отец, раз ты появился на свет, женился на другой. Откуда ненависть? Может, твой отец с Анной тайно встречался?
– Вряд ли. Та его любовь была первым юношеским чувством. Она прошла как весенний дождь. Отец искренне любил мою мать. А вот Анна, похоже, его не забыла. Через год после рождения Юлии она умерла при странных обстоятельствах. Думаю, Зигмунд убил её в припадке ревности. Впрочем, это только мои предположения.
– И давно ты в замке?
– Почти год,
– Что же ты так долго тянешь со своей местью?
– Месть – не такое простое дело; при том, что Зигмунда его псы охраняют круглосуточно. А я хочу, чтобы даже птенцов в этом гнезде не осталось!
– И ты тоже станешь, как они, штыком в постели?
– Не знаю. Но жалости во мне нет ни к кому!
Глава пятая
Кажется, совсем недавно Ольга клялась и божилась, что никогда не вернется к прежним привычкам. Но то ли черт её дергает за язык, то ли никак не повзрослеет, а только она заразила Альку, как прежде её дядя Николя, игрой в рифмование слов, и мальчишка так увлёкся, что рифмует всё подряд.
Василий Ильич между прочим заметил:
– Что-то много нынче ворон.
Алька тут же:
– Как бы не было похорон.
Ольга толкнула его в бок.
– Прекрати!
А тот:
– Иначе не будет пути?
– Тьфу, – плюнул Аренский-старший, – я уже и себя ловлю на том, что к любому вашему слову тут же рифму ищу. Ну, Ольга, удружила!
– Золотая жила.
– А это к чему? – вмешался Герасим.
– Я и сам не пойму.
– Тогда лучше; чтоб не скучно было.
– Все ясно, – подвел итог Василий Ильич, – если вы и Герасима заразили, значит, от безделья маетесь: пора за работу приниматься… Послушай, Герка, а чего это ты всё вслушиваешься да вглядываешься, будто ищейка… Осталось только следы нюхать!
– Боюсь я, Василий, непрошеных гостей. Хотя бы и друзей-махновцев. Эти разбираться не будут: чуть подозрительные – в расход!
– Вот то-то, и оно! – нахмурился Аренский. – Думаешь, я даром про работу заговорил? У самого плохие предчувствия… Спрашиваю серьезно: согласен ли ты, Герасим Титов, работать в моем цирке?
– Да уж возьми за ради Христа, отец родной, век за тебя буду бога молить! Согласен робить за похлебку, да за одежонку какую-никакую.
Герасим подчеркнуто просительно опустил хитрые повеселевшие глаза. Но Василий Ильич вовсе не был расположен шутить.
Люди, подобные Аренскому, – рабы своего чувства долга. Никто не просил его, не обязывал, но он уже чувствовал ответственность за них, тех, с кем свела его нелёгкая судьба. Василий Ильич размышлял, мучился, страдал и… невольно втягивал окружающих в водоворот своих страданий, подчас раздражая их мелочной опекой и педантизмом.
– Как раз об одежонке-то и речь, – он машинально пощупал бушлат матроса. – С матросской робой тебе, друг ситцевый, лучше расстаться… Бери пример, Оля – княжна, а по одежке не скажешь. Не её бы умные глаза да аристократические ручки, – так, мещаночка из какой-нибудь Орловской губернии. Только внимательный да знающий глаз заметит, что платьишко на ней не такое уж простое. Видно, поработала над ним модистка высшего класса! Да и материалец недешёв.
Ольга смутилась: зачем он так говорит? Конечно, она подозревала, что её попытки выглядеть простолюдинкой не очень-то удачны, "порода проступает", но что же делать…
– Да вы, Оленька, не краснейте! Это я так… придираюсь. Кто сейчас станет разбираться, дорогой или дешевый материал? Как говорил Шекспир, "распалась связь времён"! А платье можно на булку хлеба выменять, даже очень дорогое… Помогите-ка лучше Герасиму гардеробчик подобрать. Вот в этом леске мы остановимся, костер разведём, обед сварим – негоже без горячей пищи путешествовать – переоденемся, и за работу!
Они выбрали место на опушке небольшого леса, где почти стаял снег. Сложили пожитки. С помощью Альки Ольга стала перебирать их и, наконец, нашла то, что искала – это была красная атласная рубаха. Девушка отвернулась, чтобы не смущать переодевавшегося матроса, а когда повернулась вновь, то ахнула от неожиданности – в этой рубахе с наборным пояском Герасим показался ей именно завзятым циркачом. По крайней мере, какими она себе их представляла. Алька подскочил, поднял руку Герасима и провозгласил: