Ваш выход, княжна
Шрифт:
– На первом же послевоенном спектакле с меня – букет роз! – крикнул, оборачиваясь на скаку, поручик.
– Удачи вам! – махнула рукой Ольга. Она подалась вперед, жадно провожая их глазами, и смутилась: циркачи пристально разглядывали её. Действительно, что это с нею? Отчего вдруг забилось сердце, словно кто-то близкий подал ей весточку…
– Не понимаю я тебя, Василий, – говорил между тем Герасим, опять становясь в борцовскую стойку. – Чего Ольге от своих-то скрываться, если она – княжна? Небось, обрадовались бы…
– Чего ты мелешь! – расстроенно оборвал его Аренский. – Свои, чужие… Кто теперь свой? И кому? Наташа Соловьева – ничья, и каждого. Цирк любая власть своим считает, он – внеклассовый. А княжна Лиговская – совсем другое дело. Давайте-ка не будем рисковать!.. Но что хорошего можем мы извлекать из таких вот моментов? Человек в минуты опасности себя в полной мере проявляет. Я понял, с нашими талантами мы с голоду не умрём. Благодарю всех за находчивость и выдержку. Сейчас могу признаться: особенно я за Оленьку переживал. Слабый пол, аристократка, а тут – такая переделка… Ну вот, уже и рассердилась, губы сжала! Тем приятнее, добавлю, было убедиться в необоснованности своего беспокойства… Кстати, Герасим, ты что-то не рассказывал, что тебя с флота комиссовали? Да и бушлат у тебя не с чужого плеча… Правая рука не гнется. Что-то я не заметил!
– Врачи обещали, что именно так и будет, инвалидом признавали. Только я упрямый, руку разработал. Какой же из мужика кормилец без правой руки? Так что шрам у меня больше для прикрытия. Уж если врачи, думаю, ошиблись, то полковник вряд ли разберётся.
– Ну ты и жук! – засмеялся Василий Ильич. – А кочергу узлом завязывать не пробовал?
– А сеть, полную рыбы, вдвоём тянуть не пробовал? – огрызнулся Герасим.
– Чудак, не сердись, я же про кочергу тебя серьезно спрашиваю. Через украинские сёла идём. На Ольгины штучки с выстрелами бабы могут не среагировать, а за каждую завязанную и развязанную кочергу мы сможем по доброму шматку сала заработать!
Они продолжали на все лады обсуждать трюк с завязыванием кочерги, в котором не преминул принять участие и Алька, а Ольга молча насупилась: шматок сала, вот что для них главное. Какой-то кочергой, гнуть которую можно без особого умения, одной дурной силой, они разом перечеркнули её дебют, восхитивший даже профессиональных военных.
Она опять вспомнила дядю Николя, тонкого, чуткого, терпеливо обучающего её всему, что знал и умел сам. А умел он многое, несмотря на то, что носил очки. Штабс-капитан Ахрименко, дававший дяде уроки фехтования, не раз посмеиваясь утверждал, что в качестве компенсации за близорукость во лбу у Николая Астахова есть никому не видимый третий глаз. Дядюшка смеялся вместе с ним, но Ольга-то знала, как дается ему легкость в обращении с оружием. Дядя тренировал свое тело неустанно и повторял племяннице:
– Человек слаб, потому что хрупка его природа. Но как силен человек, желающий исправить свою природу! Нужно быть только последовательным и настырным.
– Оля, – нарушил её задумчивость Алька, – а откуда ты узнала про приют?
– Какой приют? – не сразу поняла она.
– Ну, где без обеда оставляют.
– Один раненый рассказывал: у них там такие жуткие порядки были! Чуть что – без обеда. И дети всё время голодные ходили.
– Папе тоже предлагали меня в приют отдать. Он не согласился.
Ольга вдруг устыдилась своих мыслей: подумаешь, обиделась! Больно вы нежная, княжна! Думали, вся жизнь – сплошной праздник и вами будут только восхищаться да носить на руках? А чем вы заслужили такое отношение? Но Аренские будто сговорились сегодня не давать ей ударяться в философию. На этот раз Василий Ильич предложил:
– Оля, может, мы с Алькой вас гадать научим?
– Как – гадать?
– По-всякому! На картах, на кофейной гуще, на выливании воска, по руке. Алька много чего умеет! Одно плохо: женщины его гаданий всерьез не принимают, смеются. Мне, в силу различных причин, такими делами заниматься не резон, а молодая красивая девушка…
– Отбивать хлеб у цыган? – улыбнулась Ольга. – Вообще я не прочь. Знания, как говорил мой дядя, за плечами не носить.
– Вот и славно. Нам ведь, милая Оленька, придётся как следует за жизнь побороться. Сможете подняться над чувством превосходства, присущим вашему классу, над изнеженностью, присущей вашему полу, – станете нашим товарищем безо всяких скидок. А выживем, тогда и станем ваш путь розами устилать!
Ольга почувствовала в словах Аренского скрытое раздражение.
– Я сделала что-нибудь не так?
Артист смутился.
– Всё так… Просто я увидел, как на вас смотрели… это офицерье. Даже подчеркнуто серенькое платьице не может скрыть вашу красоту… Ох, как говаривал наш директор цирка: селезенкой предчувствую грядущие неприятности!
Солнце на поляне стало припекать. На ветке запела какая-то желто-синяя пичужка. Невдалеке бурлил и журчал весенний ручей: снег стремительно таял, с веток оглушительно срывались вниз комья снега. Неугомонный Алька с удовольствием лазил по кустам, трещал сучьями, как молодой медведь, таскал и складывал на поляне хворост. Ольга решила воспользоваться передышкой и простирнуть злополучное серенькое платьице. Все-таки Агнесса свою госпожу явно недооценивала: даже стирать одежду княжна научилась! Аренский, глядя на розовое французское мыло в её руке, без слов вытащил из мешка другое серый, похожий на булыжник, кусок. Алька ещё раньше отыскал в вещах Наташи фланелевое в крупную клетку платье и предложил его Ольге. Он неправильно истолковал её нерешительность, просто ей никогда прежде не доводилось носить чужие вещи, – и стал горячо доказывать:
– Ты не думай, оно выстиранное. Наташа была ужасной чистюлей!
Теперь Алька на вытянутых руках держал старый цирковой занавес, за которым Ольга умывалась и переодевалась. Заодно она сменила прическу заплела волосы в одну косу, а когда вышла, повергла мужчин в состояние, близкое к шоковому: так она была хороша и по-домашнему уютна. Совсем другая в этом девчачьем платье с накинутым на плечи полушубком, – никто бы не дал ей сейчас больше шестнадцати лет.
Серые с зеленой искрой глаза её красиво оттенялись свежей после холодного умывания бело-розовой кожей. Аренский давно отметил про себя это розовое свечение её лица. Ольга легко бледнела в минуты переживаний и душевных волнений, а когда успокаивалась, лицо опять нежно розовело. А губы!.. Верхняя – потоньше, а нижняя – полная, цвета спелой вишни, наводила на мысль о поцелуе. Удлиненное аристократическое лицо обрамлялось светло-пепельными волосами. Аренский безоговорочно признавал её красавицей, хотя ценители классической красоты могли бы с ним поспорить.
Ольга пошла с платьем к ручью, а мужчины смотрели ей вслед.
"Какая талия! – думал Василий Ильич. – Можно охватить двумя пальцами. И как ловко сидит на ней Наташино платье: вот только в груди, пожалуй, тесновато…"
"Всё же и среди аристократок неплохие женщины встречаются! – размышлял Герасим. – Её бы на парное молочко, да на сметанку, откормить, – глядишь, и вовсе красавицей стала бы!"
Они молчали, пока не заговорил Алька. Он внимательно посмотрел прежде на одного, потом на другого – те на его изучающие взгляды не реагировали и своим мальчишеским умом определил: "Втрескались. Оба!" Потому и сказал подчеркнуто безразлично.