Василиса Опасная. Воздушныи? наряд пери

Лакомка Ната

А ещё Кош Невмертич сказал: лучше отпустить десять виновных, чем дать пострадать одному невиновному… Конечно же, я скажу, где зохак, чтобы на свободе не оказались десятки, а то и сотни одуревших от заключения злых волшебников. Но когда ещё одна змеюка окажется на свободе – что будет со мной? И с Анчуткиным?.. И один зохак – это огромная сила, а если два… И если тот захватит тело этого… Я поймала себя на мысли, что думаю о Горыныче с сожалением – как о наивном несмышленыше, который

ввязался во взрослые игры. Точно так же, как ввязывалась во взрослые колдовские игры я… И чуть не поплатилась за свою глупость и гордость… Но Анчуткин… Он-то в чем провинился? В том, что влюбился в пери-Вольпину?

– Если с Борькой что-нибудь случится, – сказала я громко и внятно, – Я тебе твоих змей вокруг шеи завяжу.

– Да забудь ты про этого неудачника. Ты – жар-птица. Ты можешь выбрать любого – самого лучшего, самого сильного…

Мы уже подошли к самому дому ректора. Был виден стеклянный купол крыши, и шли мы через тот самый двор, где на меня напала Волпина. Я была уверена, что нападала Вольпина, а не зохак.

Как будто все разрозненные нити стягивались в клубок. Я почувствовала это – кожей, сердцем, всем своим человеческим и волшебным существом. Постойте, а где же Вольпина? Ведь Анчуткин пошел в кино вместе с ней?..

Но тут зохак развернул меня лицом к себе.

– Мне ничего от тебя не надо, – заговорил он быстро, горячо, спотыкаясь на словах, и акцент становился всё заметнее. – Поможешь выпустить отца – мне больше ничего не нужно. А потом, если захочешь, я заберу тебя. Тебе здесь никто не друг, они все тебя не стоят. Они тебя не ценят, а я бы охранял тебя. И никто не посмел бы тебе навредить.

Он говорил ещё что-то, забываясь и переходя на какой-то незнакомый мне язык, а я смотрела в его горящие глаза и вспоминала совсем другие слова. Вспоминала совсем другого мужчину.

«Буду охранять тебя, как золотое яйцо, – сказал мне однажды Кош Невмертич. – Никому не позволю разбить тебя. Ни пакостнице мышке, ни дурным деду и бабке».

Зохак замолчал и теперь ждал ответа – тяжело переводя дыханье, поправляя нелепые Борькины очки.

А в моей голове звучал совсем другой голос: «Мог бы – поставил бы на полку, под стекло». Ректор мог бы запереть меня. В «Иве», в своем доме. В Особой тюрьме. Посадить в золотую клетку. Но я оставалась свободной, совершала глупости и сумасбродства, сбегала из института, вламывалась в чужой дом, выпускала столетних ведьм, и вместо настоящего наказания получала только терпеливые нравоучения и… заботу. Всегда, везде, ежечасно.

Зохак ждал ответа, и я ответила.

– Ты дурак какой-то, – сказала я ему, а на душе стало удивительно спокойно. Несмотря на то, что Анчуткин был где-то в подвале развалюхи, в плену магического огня. И несмотря на то, что я сама была в плену трехголового чудовища. – Говоришь, что хочешь меня защищать, а сам схватил моего друга. Меня украл. Хочешь, чтобы я стала воровкой, помогая тебе. Так не поступают с теми, кем дорожат. Борька никогда бы так не поступил. И Кош Невмертич тоже.

– Значит, всё-таки ректор, – змей на мгновенье прикрыл глаза. – Он меня на тебя как на червяка ловил. И все равно – хороший?

– У него всё было под контролем. Он никогда ничего не делает просто так.

– Ты оправдываешь его, но понимаешь, что я прав. Он тебя не ценит. Такое сокровище надо защищать, надо спрятать…

– Прежде всего, я – человек, – перебила я его, и зохак замолчал, хлопая глазами и приоткрыв рот совсем как Борька. – Я – не вещь, не талисман, я – живая. И я хочу остаться в «Иве». В этом городе, который для тебя – лужа. И у меня есть друзья. Их много. Борька, Машка Колокольчикова, Сметанин, Царёв. И Кош Невмертич мне тоже друг. Что бы ты там себе не думал в своих трех головах.

– Друзья, значит? – процедил он сквозь зубы. – Когда они тебе друзьями-то стать успели?

– Давно, змейчик, давно, – ответила я. – Жаль, поняла я это только сейчас.

Но если я надеялась, что после моей проникновенной речи главный злодей сюжета расплачется, покаяться и полезет обниматься, обещая, что никого больше не обидит, то мои надежды сдулись, как воздушные шарики на пятый день после праздника.

– Идем, – зохак схватил меня за руку и потащил в арку.

Мы поднялись по знакомому крыльцу и остановились возле двери, над которой висела веревка колокольчика.

– Открывай, – велел змей, и я повернула дверную ручку.

Дверь открылась, как всегда, легко и без проблем, будто и не была заперта.

Зохак удивленно прищелкнул языком и взял меня за локоть, заводя в дом.

– Открывай здесь, – указал он на двери Особой тюрьмы.

– А ты всё знаешь, оказывается, – заметила я. – Шпионил?

– Открывай, – мрачно повторил он.

Я толкнула дверь Особой тюрьмы, и мы спустились в хранилище яиц.

– Сколько их тут, – зохак скрипнул зубами, оглядываясь.

– И все – преступники, – подсказала я.

– Не преступники, – огрызнулся он. – Они не захотели подчиняться, и проиграли.

– Ага, – я покачала головой, показывая, насколько верю его убеждениям. – если что, зохак в синем яйце. А яйцо спрятано вон в том сундуке, у стены. Мне Кош Невмертич рассказывал.

– Здесь? – зохак подтащил меня к сундуку и осмотрел его со всех сторон, только что не обнюхивая. – Он не заперт. Тут только магия. Открывай! – он заметно заволновался, и облик Анчуткина сполз с него, как размокшая бумага.

Теперь передо мной опять был высокий крепкий парень – смуглый, черноволосый. Спасибо хоть, что змей своих не выпустил.

Я подняла крышку, она подалась легко, и я открыла сундук полностью, прислонив крышку к стене. Внутри лежало синее яйцо, и золотая змейка зловеще поблескивала синими глазами-сапфиринками.

– Достань и открой, – произнес зохак одними губами.

Я запустила руку в сундук, взяла яйцо и покрутила, соображая, где тут потайной рычажок. Но змейка была припаяна намертво, не двигались ни головка, ни хвост.