Ватага из Сан Лоренцо
Шрифт:
Теперь Нандо понял всё: в те дни, когда старуха не давала аккордеон ему, она одалживала его другим, должно быть, таким же нищим, как он, а за это те приносили ей часть вырученных денег.
Нандо больше ничего не сказал и лёг на кровать. Обрывки мыслей, режущих, точно осколки стекла, проносились в его голове, и из них получалась одна мысль, вернее даже не мысль, а одно конкретное неприятное ощущение, из которого постепенно вырастал образ хищной старухи с отвратительным дыханием и тысячей жадных, алчных рук.
Однажды мальчик уже
Впервые Нандо по-настоящему понял: старуха ненавидит его, хотя и живёт за его счёт. Для неё он вроде аккордеона — источник дохода, и только.
«Я стою не больше, чем старый аккордеон, башмак или свитер, — размышлял мальчик, — вещь, которой пользуются, а потом выбрасывают, когда она приходит в негодность… Грош мне цена… Собаки, кошки и те видят, могут сопротивляться… Зачем только я живу на свете?!»
Нандо сжимал кулаки; глаза у него горели, но он не плакал: слишком тяжело было у него на душе. Разве не горько мальчику сознавать себя вещью, которая существует лишь как источник дохода!
Когда на следующее утро Казначей, Марко, Джиджино и Джованна пришли к слепому, он сидел с поникшей головой; на коленях у него лежала закрытая книга, а чашка, в которую обычно клали милостыню, валялась под стулом: мальчик бросил её туда с досады.
Едва Нандо почувствовал приближение ребят, он потянулся к ним, как умирающий от жажды тянется к воде. Ребята, сияющие от радости — ведь они шли покупать мяч, — ужаснулись: никогда ещё они не видели Нандо в таком отчаянии.
— Да, да, старуха права: я никчёмный человек и ни на что не гожусь! — воскликнул он, сжимая руку Джованны. — О, я не хочу больше Жить!
Затем мальчик рассказал о ссоре с хозяйкой. Друзья всячески пытались ободрить его, но их усилия были тщетны.
— Нандо, мы ведь твои друзья, мы тебя любим… Не думай больше о старухе… — уговаривали его дети.
Слепой покачал головой.
— Я человек никчёмный, — сказал он, — и живу только тем, что вызываю к себе жалость, и прохожие бросают мне пять лир, как собаке бросают кусок хлеба… Но собаки, по крайней мере, приносят пользу: сторожат дом, охотятся…
Я плохо знаю собак, но скажите, — разве не правда, что они могут приносить пользу?
Дети смотрели друг на друга и не знали что ответить. От их радости не осталось и следа.
— Чем мы можем ему помочь? — шёпотом спросил Джиджино у Джованны.
Марко в ответ на этот вопрос лишь уныло пожал плечами, как бы говоря: «Ничего не поделаешь». Джованна вспыхнула от гнева. Нет, что-то необходимо предпринять; так сдаваться нельзя. Нандо одинокий, несчастный; нужно сделать всё возможное, чтобы лицо его снова озарила радость и надежда. И кто должен это сделать, как не они, его друзья?
Джованна закусила губу, прищурила глаза: она придумала.
— Ребята, оставьте меня с Нандо наедине, — решительно потребовала девочка. — Я вас догоню. — Затем с притворным равнодушием добавила: — Дайте мне деньги, а то вы очень рассеянные и, чего доброго, можете их потерять…
— Но кассир ведь я… — промолвил нерешительно Казначей.
— Дай мне деньги, я вас сразу же догоню! — Джованна говорила тоном, не допускающим возражений, и Казначей отдал ей мешок с деньгами.
— Только побыстрей, — попросил он. — Мы тебя ждём!
Едва мальчики скрылись за углом, как Джованна взяла за руку Нандо и решительно сказала:
— Пошли!
— Куда? Мне нельзя отсюда уходить…
— Никаких разговоров; вставай и следуй за мной!
Джованна почти насильно заставила Нандо встать, взяла книгу, стул и повела его за собой. Когда они проходили мимо кафе, девочка оставила книгу и стул ошеломлённому Чезаре.
— Куда ты ведёшь меня? — недоумевал Нандо.
— Молчок, сегодня командую я! — И в то время как одной рукой Джованна держала слепого за плечи, другой она махнула проезжавшему извозчику.
ГЛАВА X
Незабываемый день
Копыта цокали по мостовой, и слепой наслаждался этими звуками, словно прекрасной музыкой. Удобно устроившись в коляске, Нандо ощущал на своём лице дуновение свежего утреннего ветерка, который развевал грустные мысли, причинявшие жгучую боль.
— Неужели. эта карета настоящая? — недоверчиво спросил Нандо.
— Конечно, настоящая, да к тому же очень красивая, — ответила Джованна. — Вот посмотри, сиденье сделано целиком из кожи…
Слепой потрогал сиденье рукой.
— А что это за кожа? — поинтересовался Нандо.
— Это… э… это крокодиловая кожа, самая дорогая, — соврала Джованна.
Извозчик, думая, что над ним смеются, обернулся, но девочка посмотрела на него умоляющими глазами и знаком попросила его. молчать.
— Скажи, Джованна, люди на нас смотрят?
— Все встречные при виде нас останавливаются: мы похожи на царя и царицу, которые направляются во дворец!
— Но теперь ты мне скажешь, куда мы едем?
— Нет, это секрет!
Когда дети вышли из пролётки, Джованна попросила извозчика разрешить Нандо потрогать лошадь.
— Какая она мягкая и тёплая! — воскликнул слепой. — Мне хотелось бы потрогать её голову… О, вот она!.. Оказывается, лошади вовсе не такие высокие, как я себе представлял… Скажи, она белая? Лошадей я всегда представлял себе белыми, как свет.
По правде говоря, лошадь — старая ломовая кляча — была бурой и порядком облезлой.
— Конечно, белая, — соврала Джованна, — белая, как свет… как тишина… Ты. меня понял? — Цвета приходилось объяснять Нандо, сравнивая их с ощущениями, которые доступны слепому.