Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна
Шрифт:
– Мы не взлетаем, – перебила его Ридра.
– Еще не хватало, – влез Коготь. – Я еще и к кораблю не ’одключился.
– Ваш автоматический Джеймс Бонд, кажется, сошел с ума. – Снова Ридра.
– Бонд? – переспросил Вер Дорко.
– Мифологическая аллюзия, извините. «ТВ-пятьдесят пять» спятил.
– Знаю. Он убил моего брата и еще четырех важнейших сотрудников. Уничтожены ключевые люди, как будто все специально спланировано…
– Так и есть. «ТВ-пятьдесят пять» кто-то взломал. Нет, не знаю как. Свяжитесь лучше с генералом Форестером в…
– Капитан, диспетчеры говорят, что вы подаете сигнал на взлет! Это вне моей компетенции, но вам следовало бы…
– Капрал, мы что, взлетаем?!
– Конечно. Ты же сама отдала приказ, экстренный выход в гиперстазис.
– Коготь еще даже не подключился, идиот!
– Но ты ведь дала добро тридцать секунд назад. Да подключился
Коготь, громыхая, подошел к Ридре и рявкнул в микрофон:
– Я стою рядом с ней, ту’ица! Хочешь врезаться в Беллатрикс? Или вынырнуть в центре новой? Без у’равления сносит в сторону самой большой массы!
– Но вы только что…
Позади них что-то заскрежетало. Резкий рывок.
В динамиках голос Альберта Вер Дорко:
– Капитан Вон!
Крик Ридры:
– Идиот, вырубай генераторы стас…
Но свистящие звуки генераторов уже перекрывали фоновый рев.
Еще рывок. Она еле удержалась за край стола, увидела, как взмахнул когтем пилот.
И…
Часть третья. Джебель-Тарик
…С тобой вступила в нерушимый пакт молчания…
I
Абстрактные мысли в голубой комнате. Номинатив, генитив, элатив, аккузатив-один, аккузатив-два, аблатив, партитив, иллатив, инструктив, абессив, адессив, инессив, эссив, аллатив, транслатив, комитатив. Шестнадцать падежей финского существительного. Странно: а есть языки, где только единственное и множественное. Американские индейцы обходились даже без числа. Кроме сиу, но там множественное было только у одушевленных. Голубая комната круглая, теплая, гладкая. А по-французски и не скажешь просто – теплая: либо жаркая, либо еле теплая. Если нет слова, как об этом подумать? Да даже если и есть слово, но нет нужной формы – то как? Надо же, в испанском пол есть у всего: у собаки, у стола, у дерева, у консервного ножа. А в венгерском все бесполые: он, она, оно – одно и то же слово. Ты мой друг, но вы мой король – так говорили на английском времен Елизаветы I. Но в некоторых восточных языках, где почти нет ни родов, ни чисел, вы мой друг, вы мой родитель, а ВЫ мой священник, а ВЫ мой король, а Вы мой слуга, а Вы – мой слуга, которого я завтра же рассчитаю, если Вы не возьметесь за ум, а ВЫ – мой король, с чьей политикой я совершенно не согласен, и в голове у ВАС не мозги, а опилки, а ВЫ, может, мне и друг, но если ВЫ еще раз мне такое скажете, я ВАМ такую затрещину влеплю…
И кто вы вообще такой?
Как тебя зовут? – думала она в круглой теплой голубой комнате.
Мысли без имени в голубой комнате: Урсула, Прискилла, Варвара, Мария, Мона, Натика: соответственно Медведица, Старая Дама, Болтушка, Горькая, Обезьяна и Ягодица. Имя. Имена? Что в имени? [8] В каком я имени? В земле моего отца его фамилия шла бы на первом месте: Вон Ридра. В родных краях Молльи я бы вообще носила не его фамилию, а фамилию матери. Слова – имена вещей. Во времена Платона вещи были именами идей – как еще лучше описать платоновский идеал? Но действительно ли слова – это имена вещей, или произошла смысловая путаница? Слова символизируют категории вещей, имя же выделяет одиночный объект. Имя у чего-то, для чего нужен символ, выглядит нелепо, смешно. Символическое обозначение чего-то, что требует имени, тоже нелепо. Воспоминание: порванная занавеска, его пьяное дыхание, ее негодование, скомканная одежда под обшарпанной дешевой тумбочкой. «Иди сюда, женщина!» И она шепчет, до боли в руках сжимая латунный карниз: «Мое имя – Ридра!» Индивидуум, вещь, выделенная из своего окружения и отделенная от остальных вещей в этом окружении. Для индивидуумов символы не годились, так были изобретены имена. Меня изобрели. Я не круглая теплая голубая комната. Я – кто-то в этой комнате. Я…
8
Ср.: «Что в имени? Как розу ни зови – / В ней аромат останется все тот же» (У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сц. 2. Перевод Д. Михаловского).
Все это время глаза ее были полуприкрыты. Теперь она подняла веки, решила встать – и наткнулась на сеть. От неожиданности она задохнулась, упала назад; повернулась набок, чтобы посмотреть на комнату.
Нет.
Она не «посмотрела на комнату».
Она «что-то на что-то».
Первое «что-то» было крошечной вокабулой, которая означала непосредственное пассивное восприятие: не только визуальное, но и слуховое или обонятельное. Второе «что-то» – три такие же микроскопические фонемки разных тонов: одна сообщала, что помещение кубическое, примерно двадцати пяти футов в длину, вторая указывала на цвет и вероятный материал стен (некий голубой металл), третья служила одновременно и заполнителем, обозначающим место для отсутствующих индикаторов функции (которая пока Ридре неизвестна), и грамматической меткой, позволяющей, если нужно, дать отсылку ко всей этой ситуации при помощи одного символа. Причем четыре звука пронеслись у нее в мозгу и оформились во рту быстрее, чем громоздкие три слога только одной «комнаты». Вавилон-17. Она и раньше ощущала подобное с другими языками: что-то распахивается, расширяется, принуждает сознание расти. Но сейчас, сейчас чувство было такое, будто линзу, расфокусированную с незапамятных времен, вдруг навели на резкость.
Она снова попыталась сесть. Функция?
Для чего это помещение? Медленно приподнимаясь, грудью она уперлась в сетку. Что-то вроде больничной палаты. Она посмотрела вниз на… нет, не на сеть, а на созвучие из трех гласных, каждая из которых обозначала соединение в трехточечном переплетении, причем самый низкий тон созвучия соответствовал самым слабым точкам сети. Стало очевидно, что, если разорвать нити в этих точках, вся паутина распадется. Но если просто биться и дергаться, не выберешься. Все решило название на этом новом языке. Переход от «запоминания» к «знанию» произошел, пока она была…
А где она была?
Предвкушение, восторг, страх! Она заставила себя вновь свернуть на английский. Думать на Вавилоне-17 было все равно что вдруг глубоко-глубоко увидеть воду на дне колодца, который только секунду назад казался мелкой ямкой. У нее закружилась голова.
Через мгновение она увидела остальных. Коготь лежал в огромном гамаке у дальней стены; она заметила свешивающуюся через край лапу. Два силуэта поменьше с другой стороны – это, наверное, ребята из взвода. Во сне один повернулся, и показались блестящие черные волосы – Карлос. Третьего она разглядеть не могла. Любопытство маленьким противным кулачком сдавило какой-то важный орган у нее в животе.
И тут стена истаяла.
Ридра как раз пыталась внести в свое положение ясность. Установить если не время и место, то хотя бы некий спектр возможностей. Но с исчезновением стены эти попытки прекратились. Она наблюдала.
Верхняя часть левой от нее стены засветилась, стала прозрачной, на ее месте образовался металлический язык, который, чуть наклонясь книзу, протянулся в ее направлении.
Трое мужчин.
У первого, стоящего у входа на пандус, лицо будто грубо и наспех высечено из коричневого камня. На нем старомодный наряд, какие носили до контурных плащей. Тоже автоматически принимает форму тела, но сделан из пористого пластика и выглядит как броня. Одно плечо и руку укутывают глубокие складки черного материала. Видавшие виды сандалии высокой шнуровкой обхватывают икры. Полоски меха на внутренней стороне ремешков – чтобы не натирали. Из косметохирургии – только искусственные серебристые волосы и отливающие металлом кустистые брови. На одной растянутой мочке висит толстое серебряное кольцо. Переводя взгляд с гамака на гамак, он прикоснулся к висящей на поясе кобуре вибралайзера.
Из-за его спины выступил второй – фантасмагорическое порождение косметохирургических фантазий. Помесь грифона, обезьяны и морского конька: в поджарое тело – которое, подумалось Ридре, когда-то напоминало кошачье – были вживлены перья, чешуя, когти и клюв. Он присел сбоку от первого на искусственно увеличенных задних лапах, тронув костяшками пальцев металлический пол. Взглянул на первого, тот машинально почесал ему за ухом.
Ридра ждала, пока они заговорят. Слово как паспорт: гражданин Альянса или захватчик. Мысленно она приготовилась вцепиться в любой готовый зазвучать язык, выжать из него все, что она знает о мышлении его носителей, характерных логических двусмысленностях, жестких или мягких требованиях к лексической строгости, воспользоваться любой возможностью, чтобы…