Вавилон и Башня

Коста Алекс

Дрон уже почти разжал губы, чтобы передать окурок дальше, по кругу, когда раздался сначала треск, потом шипение, а потом сильный всполох искр рванул у него изо рта. От неожиданности все побежали в разные стороны. Кто-то карабкался по корням прочь из землянки. Денис, сидевший на самом краю, от испуга свалился в овраг. Оттуда, вместе с треском переломанных кустов, неслась матершина.

Вениамин, увы, не смог полностью насладиться последствиями своих «трудов». Как только из «Примы» посыпались искры, мальчишка пополз по земляному ходу, выбрался через дырку на поляну и очнулся только в конце поля, когда в правой части груди появилась режущая боль.

Но он не остановился, бежал дальше, не оборачивался, только где-то вдалеке, на окраине леса, так ему показалось, услышал душераздирающий крик Дрона. Никогда в своей жизни Вениамин не бегал так прытко и так долго.

* * *

– Пойми ты, Григорьевна, – говорил нетвердый мужской голос, – у тебя и так все сидевшие. Что сын твой, по глупости, конечно… что муж, ну тот… – гость то ли высморкался, то ли сплюнул.

По этому звуку Вениамин узнал отца Дрона и сразу почувствовал тяжелый запах пьяницы в соседней комнате.

– Андрюшка-то мой без глаза почти остался, на лице живого места нет… – папаша, кажется, захныкал. – Ох, горе-то, горе-то какое…

– Ты не барагозь, Володя, – сухо сказала бабушка. – Кто на Веника показал, а?

Вениамин почувствовал, как ноги похолодели, а живот, наоборот, стал горячим.

– Да как же кто?! – распалялся дядя Володя. – Все, все показали! Денис, Максим этот, ну ты знаешь… Загрябский, что ли, отец у него гнида жидовская. Ну это ладно. Митька, сосунок, да Ромка с Егоркой.

– Ромка, Егорка! Им сколько лет твоим Ромкам, Егоркам?

Вениамин еще больше надвинул ватное, порванное в нескольких местах одеяло. Оно сейчас было для него единственным укрытием.

– Какая разница, сколько лет, раз все на твоего показали?! Мол, он патрон принес да в лицо Андрюшке-то и сунул. А теперь мальчик мой в райцентре, в гнойном, без глаза… ой, господи, господи… – и дядя Володя опять запричитал, одновременно искренне и наигранно, как умеют только настоящие бывалые алкоголики. – Один на киче, другой без глаза. И почто горе-то мне такое?..

– Может, и старшого на кичу Веник определил? Вот научился слова первые говорить, сразу оперу и настучал, что так, мол, и так, а?

– Зачем ты так, Григорьевна? Я говорю, если сейчас его не поправить, так не той дорогой пойдет, как…

– А ты той дорогой идешь, Володя? Той?

– А что?

– Да то!

– То, то… я, бля, между прочим, чуть в «летные» не пошел когда-то.

– Чуть! Все у тебя «чуть». В общем, смотри у меня, – и бабушка зашуршала за стенкой буфета.

Вениамин знал, что там она прячет водку. Не мутный самогон, а настоящую магазинную водку, которой всегда находилось применение. Хоть с почты кто приходил, надо было «подмазать», хоть дрова привозили, по стакану наливала, чтоб поменьше гнилушек отсыпали, хоть колхозным для табеля…

– На, поправься! И отсель!

– Григорьевна… – и Вениамин услышал, как дядя Володя, стуча зубами о стакан, опрокидывает в себя содержимое.

– Знаю, что Григорьевна. Уже шестьдесят лет скоро как Григорьевна.

– Ты… это… это…

– Иди давай! – строго скомандовала бабушка.

– А может, это? Еще?

– Еще чего! Хватит, и так потчевала ни за что.

– Ладно, ладно… – закряхтел папаша Дрона и пошел к выходу.

Хлопнула дверь, и Вениамин что было силы закрыл глаза, натянув на лицо одеяло.

– Знаю, не спишь, – бабушкин голос прозвучал над самым ухом. – Бить не буду, не боись. Не потому, что пожалела, этого от меня не дождешься.

Если побью, все поймут, что виноватым тебя считаю. Хотя ты и виноват.

Вениамин что-то пытался возразить, выглядывая из-под краешка одеяла. Но бабушка, как обычно, сухо отрезала:

– Достаточно вранья твоего отца и деда окаянного.

Потом быстро перекрестилась, даже не на икону, а куда-то в пустоту дверного проема, и вышла из избы.

Глава 3. Богдан

<Россия, 1990-е годы>

Завезла меня электричка черт-те куда, вышел на полустанке. Хорошо! Чего-то настоящее вокруг, что ли. Лес и рельсы в обе стороны. Прям как в Федосеево, куда мамка возила на съемную дачу, пока ей это не надоело, как и я сам. C платформы кое-как соскочил и нырнул в высокую траву, почти с меня ростом. Кайф! Запах, блин! Какой запах елы-палы, листья-шпалы! Дурман охренительный!

В Афгане так лесной травы не хватало, среди этого поганого песка и камней. Если бы сказали нам, что похоронят в высокой зеленой настоящей траве, мы, может, и согласились сразу в консервы превратиться²⁹. Уж лучше так, чем дрочево в песках. Один хрен, почти все умерли.

От платформы тропинка петляла в лес, может, к деревне какой. Ну я и пошел, хули делать-то. В лесу хорошо, влажно, тепло. Какие-то звуки повсюду, то ветка сломается, то какой зверек зашебуршится. Но звуки неопасные. Сразу чуешь, все в поряде вокруг, без палева. В Афгане не так. Там каждый лишний звук смерть означает.

Помню один долгий бросок на зачистку, местами по плоскости шли, кое-где через горы. В общем, обычный замес. Того и гляди, душманы³⁰ вылезут и всех порешат. А тут еще долго так, что никто уже не выдерживает. Майор наш все карту слюнявит. Какую-то «точку» ищет. Даже вслух бакланит: «Ща, ребя, до точки дотянем». Потом снова по планшету елозит и опять свое: «Ща, ребя». До какой такой точки, хер кто догоняет!

Даже последнему салаге видно, что сам майор не понимает ничего. Днем солнце слепит, вечером сырость и холод до костей. В общем, у него на третий день уже все меридианы с биссектрисами (или как их там?) перемешались. Ориентирование на местности не происходит. И вот такой косепор конкретный, что все понимают одно: вообще никто не знает, куда и как мы идем. Паника, короче. Конкретная повсеместная паника. Все враз начали на каждый звук гоношиться. Камень со сколы соскочит – за калаши хватаются. Куст хрустнет – все как по команде приседают. В общем, не выдержал тогда один. Только после учебки. Наш прапор на какую-то ветку наступил, а он как заорет: «Ааааа-а-а-а-а» – и в куска, прапора то есть, в упор, полрожка разрядил. Стоит, рожа безумная, сам не понимает, что сделал.

Ну и началось. Чуть друг друга все не порешили. А чего еще? Не знаем ни куда идем, ни зачем, ни для чего. А вокруг каждая падла пригномить хочет, что камни эти, что змеи, что даже кусты с колючками. Вот такой загон. Сергуша тогда объяснял про коллективный синдром, вроде так он его называл. Короче, я ни черта не понял, сам то и дело за калаш да за лимонки хватался.

А тут, в лесу этом, все совсем по-другому. Все такое нормальное, жизненное. Что, кажись, под каждым кустом можно придавить, а потом очухаться, живым проснуться. Никакого коллективного синдрома, стопудняк.