Вавилон и Башня
Шрифт:
Я стоял и ждал, ждал, ждал. Не мог ни сдвинуться, ни сказать хоть что-нибудь. В какой-то момент перестал различать раскачивающиеся подбородки бледно-зеленой кожи с ядовитыми крапинками, а видел только глаза. Словно невидящие, но все равно смотрящие на меня. Когда глаза стали совсем большие, я собрал все силы и отошел. Не отбежал, не отпрыгнул, а сделал маленький шажок. Даже сам не понял куда. Куда-то. И закрыл глаза.
А когда открыл, посмотрел вниз и увидел, как в замедленной съемке, огромные всплески сопливой жидкости. Ее было столько, что это уже не напоминало плевок великана. Что-то вроде того, как если бы много-много великанов несколько дней харкали и отплевывали, сморкались в большой таз, а потом все это вылили вон. Когда всплески успокоились, внизу растянулось целое озерцо великановых отрыжек, а по берегам озерца валялись мелкие лапы и какие-то знакомые куски.
«Это здоровенная лягушка прыгнула! – понял я. – Кто же теперь на башне?»
Я оглянулся и увидел, что в дальнем углу стоит мужик с мешком картошки в стоптанных ботинках. Тот самый, которого я встретил сегодня, перед Дэном. У него был все тот же, ничего не выражающий взгляд. Рукава застиранной рубашки завернуты.
– Это ты сбросил ее?
Он промолчал, лишь показал на свои обмыленные подошвы.
Я испугался. Показалось, он знает, что я представлял его со спиленной черепушкой и кучей ботинок, воткнутых туда. Знает или нет, но явно недоволен тем, что я здесь. В следующий момент мужичонка отошел к дальней части площадки и, видимо, приготовился разбегаться. Но подошвы были настолько обмылены и закруглены, что не цеплялись даже за острые камни гранита.
«А вдруг все-таки сможет разбежаться?» – испугался я и прикинул, что в этом случае он столкнет меня прямиком в жуткое озеро из соплей, которое образовалось внизу. И правда! Мужичонка, видимо, понял, что в «обмылках» хорошо разбежаться никак не получится, и начал мотать мешком, перекидывая с плеча на плечо. Кажется, я даже услышал звук пересыпающейся внутри картошки.
Черт! Операции с мешком удались лучше, чем разбег. Мешок с картошкой превратился во что-то типа пропеллера. Чем быстрее мужичок перебрасывал его с плеча на плечо, тем больше разгонялся. В конце концов, когда скорость мешка стала очень высокой, а его очертания походили на знак бесконечности, обладатель «обмылков» уже продвинулся на половину площадки – прямо на меня. Жуткое надвигалось. Еще хуже жабы. Мелкий ссутулившийся человек в застиранной рубашке, с потухшими глазами и осунувшимся лицом, в соскальзывающих обмыленных ботинках и с размытым контуром восьмерки-бесконечности в виде мешка с картошкой.
– А-а-а-ааа!!! – закричал я и почти сразу почувствовал, что уже упал и уже тону в озере соплей, пытаясь уцепиться за куски, остатки внутренностей треснувшей лягушки. Но цепляться за них не получается, они такие же склизкие и соплеобразные, как и все остальное здесь. – Не-не-еее-т!!!
Слизь, слизь, слизь… вокруг, вокруг, вкруг… потом я последний раз вынырнул на поверхность, увидел сотни выпученных глаз мелких лягушек вокруг озера (они и правда были гораздо меньше сидевших на лестнице и тем более меньше лягушки наверху), но глаза их ничего не выражали. А самое обидное, что им, похоже, все равно. И то, что я захлебываюсь, и то, что они сидят вокруг озера, которое образовалось в результате того, что их бессовестный собрат треснул.
Я поднял глаза вверх, посмотрел на башню. Там стоял мужичок, мешок с картошкой по-прежнему мотался.
«Есть те, кто внизу, и те, кто наверху» – опять вспомнилась банальность Дэна.
«Да. Что те, что другие меня ненавидят, – понял я. – А я ненавижу их».
Я очнулся весь в липком поту. Дэн сидел напротив, пытаясь выблевать остатки ягненка вперемешку с желудочным соком и коньяком. Он сложил рубашку на груди и, виновато улыбаясь, блевал в образовавшееся «лукошко». Когда даже остатков не осталось, пошатываясь встал и осторожно понес свое «добро» в туалет.
– Хорошо, что плащ взял, – заявил Дэн, когда вернулся, но уже без рубашки. Наверно, выкинул. – Пойдем проветримся, что ли? – предложил он как ни в чем не бывало, сунув недопитую бутылку коньяка в карман.
Глава 5. Мукнаил
<Без географического наименования, 2100-е годы>
– Почему Мукнаил был не в облаке? Вот скажите мне, а? По-че-му? – уже в который раз спрашивал Розевича инструктор Жаб.
– Отключил, надо полагать, – Розевич виновато протирал маленькое золотое пенсне бархоткой с витиеватой надписью Botique optique de Pars. Да-да, именно Pars.
– Отключил! – постучал по столу огромным красным карандашом, чуть ли не в половину собственного роста, Жаб. – И зачем он это сделал, можно полюбопытствовать?
– Видите ли… – начал осанисто, по-профессорски, Розевич. – Бытует мнение, что молодежь последних поколений иногда, так сказать, излишне увлекается раритетными технологиями. Начинает зачем-то облака отключать, из ложементов выходить, – с нажимом на слово «выходить» произнес он, при этом не по-доброму посмотрев на Мукнаила. – Все дело, видите ли, в том, – Розевич с гордостью водрузил протертое пенсне на нос, – что раритетные технологии надо изучать! А не… – и он второй раз сурово посмотрел на Мукнаила, – а не применять! Не применять!
– Применять, изучать, – судя по всему, инструктор Жаб был не очень воодушевлен подобным объяснением. – Вы мне скажите, дорогой профессор, зачем девушка, у которой был такой огромный набор образов в облаке, отключила его и, проигнорировав всякую… заметьте, всякую что ни есть! – Жаб сделал ударение на слоге «кую», видно, придав именно ему особое значение. – Всякую безопасность, – еще раз повторил он, – вышла из облака. К тому же, – инструктор погрозил огромным красным карандашом, – зачем-то открыла эту дурацкую дверь! Мало того что открыла, так еще упала вниз, с пятидесятого этажа. Что там за этой дверью? – Жаб направил острие карандаша прямо на Мукнаила, оно было очень тонким, идеально наточенным и ровным, поэтому расплывалось перед глазами одной красной точкой. – Я обследовал! Ничего там нет. Ничего! Вот что вы на это скажете, дорогой профессор?
– Молодежь… кто ее поймет… – то ли утвердительно, то ли вопросительно пробормотал Розевич.
Все это время Мукнаил сидел в каком-то нетерпении. Ему хотелось поскорее закрыть образ допроса и вопреки всяким ограничениям со стороны инструктора пойти в образы жесткого смертоубийства и агрессивного совокупления. Мукнаила страшно раздражал сегодняшний образ Розевича. В этом маленьком пенсне, с малиновым платком в кармане, бриллиантовой заколкой и очень тесном сюртуке в темно-синюю полоску он, похоже, хотел произвести впечатление на инструктора Жаба. Да и Жаб тоже! Зачем-то взял этот огромный красный карандаш, заточенный так остро, словно собирался кого-то проткнуть. А эта шляпа с широкими полями! Он даже не учел, что, размахивая таким огромным карандашом, будет постоянно задевать поля.
В общем, Мукнаилу поскорее хотелось закрыть Жаба и Розевича. Накажут так накажут. Есть за что. Не надо было поддаваться на провокацию Асофы и, напрочь забыв про здравый смысл, отключать облако. Если б он этого не сделал, то тысячи раз был бы предупрежден, что нельзя открывать дверь. Если и можно открывать, то не надо идти по жуткой балке. Иначе, иначе… Короче, сам виноват. А есть вина, то и ограничение био вполне оправданное.
– Вот возьмите и поймите, дорогой профессор! – и Жаб так сильно махнул огромным карандашом, что все-таки задел шляпу, которая чуть было не слетела.