Вавилон и Башня

Коста Алекс

Так я и сделал. Дошел до поляны и лег под куст. Харэ уже бежать. Трава, земля, елка, запах такой сырости… грибной. Даже грибы растут. Чего еще надо? Пузырь целый, лежи – не хочу, хоть листьями занюхивай, хоть землей, которая грибами пахнет.

Еще сейчас вспомнил, как прилетели на аэродром после дембеля. Потом «собака» до Воронежа через Павелецкий, дальше на попутке до деревни. Как-то по-другому себе дембель представляешь. Вот входишь в деревню родную. А там все смотрят… не знаю как… как на зверя какого. Может, и правда после войны чего-то навсегда

меняется? Сторонятся тебя люди, в натуре. Хотя и говорят, мол, «герой, молодец», но все равно, сука, сторонятся. Ну и хер с ними.

Еще про дембель. Когда на вокзале в Москве вышел, бабка на перроне мне сто грамм из-под полы налила и пирожок с грибами на закусь выдала. Выпил, закусил, посмотрел на часы вокзальные и не понял, как вообще я здесь очутился и куда эти стрелки идут. Как будто только сейчас дошло, что с войны вернулся. Только я это или не я? А если не я, то кто?!

– У меня бабла нет больше, бабуль, – говорю я ей, а она еще стакан протягивает.

– На, держи так.

– Это за чё, мать?

– За то, что живым вернулся.

– А тебе чё?

– Мне ничего. А тебе еще всю жизнь воевать.

Тогда не понял я слов этих. Теперь вот начинаю догонять. Как вернулся, так все и воюю. Да, если воевать начал, никуда от этого не деться. Раньше меня шурави³¹ называли, а теперь – братва. Какая разница, в натуре?

Допил водяру, закусил каким-то листом подорожника, в животе от этой японской дряни уже круговерть начиналась. А может, два пузыря не просто так наливала? «А тебе еще всю жизнь воевать…» – вспомнил даже глаза бабули, как с картинки, немного того даже, безумные, но добрые. Много же она народу за свой век повидала, раз на бане, вокзале, пирожками торгует.

Воевать так воевать… устроился на земле, чтобы, ежели чё, можно волыну хватануть по-быстрому. И сразу, по ходу, уснул. Но очухался быстро. Наверное, и пяти минут не прошло. Башка не гудела, во рту как-то нормально, даже живот прошел.

На поляне костер горел. Как нарисованный. Откуда?! Но это-то еще ладно… только вот… во время пьянки-хуянки… перед костром сидел Сергуша. Не изменился вообще. В той же «березе»³² и адиках. Нормально я накирялся! До белой горячки. Война мне снилась часто и Сергуша. Вот только здесь не сон это был. Или сон?

Проверил «глок»³³. На месте. Уже хорошо. Холодный, шершавый на щечках. Не, значит, не сон.

– Чего за волыну хватаешься, Бэдэ? – голос у Сергуши такой веселый.

– Сергуш, ты?

– Ну. А ты кого хотел?

– Блин, где мы? Чего происходит? Ты чего это?..

– Где, где. Все там же, Бэдэ.

– Там же… Как там же?! В Афгане?! Не, – я огляделся, – это никакой не Афган. Это поляна в Подмосковье.

– Афган, Подмосковье… Бэдэ, ты чего? Где мы все это время были, как думаешь?

– Ну… на войне. Где ж еще?..

– Вот. А еще?

– Ну… даже не знаю, что сказать, братан, – сам чувствую, ответить как-то надо. – Где?.. В точке, что ли? – вспомнил, как майор во время перехода все какую-то точку искал.

– Ну в точке, в точке. Но не в той, которую пиджаки³⁴ на картах рисуют. А в точке.

– Это чё?

– Ладно, – Сергуша махнул рукой. – Иди сюда, Бэдэ, садись, освежись.

Я так легко встал, словно и не кемарил ни хрена. Подхожу. Присел напротив Сергуши, и сразу такое сильное тепло от костра. Не, не сон это. Да и запах горящих дров. Березовые, ароматные, сука.

– Водку будешь? – спрашивает он и протягивает полную манерку³⁵.

– Не, Сергуш, – отмахиваюсь. – Мне харэ уже.

Сказал, а потом вдруг подумал: «Вот сколько я, блин, пил с Сергушей, когда на самом деле его не было? А теперь вот он, настоящий. Почему бы не выпить?»

– Ладно, Сергуш, давай за встречу, – и протягиваю, значит, руку.

Выпил. Водка обожгла. Хреново не стало. Даже не пришлось чем-то занюхивать. Передал ему ополовиненную манерку…

– Да ладно, – махнул рукой Сергуша. – У меня еще есть, – и залпом влил в себя остальное, стряхнув капли в костер. – Это огню.

– Сергуш, я не понял. В какой такой точке мы, а? Это ж Подмосковье. Здесь что? Тоже война?

– Тоже война. Война вообще везде, Бэдэ.

– Это как?

– А вот так, – Сергуша достал откуда-то здоровенную походную флягу, снова наполнил манерку до краев. – Понимаешь, Бэдэ… Вот ты… когда сегодня Егорку из горящего «рупьсорок» спасал, себя на войне не чувствовал? Или когда с Лизой любезничал? Или когда Мишу-халата хотел «глоком» попугать?

– Откуда ты знаешь-то?

– Знаю. Что ты знаешь, то и я знаю. Во как! Ну… – Сергуша выдохнул и запрокинул манерку. – Давай, дорогой, за тебя!

– Во как…

– А ты с войны и не возвращался никогда. Как попал на нее, там и живешь. Скажешь, не так?

Сергуша опять передал мне водку. Я глотнул, вроде бы слегка. Когда посмотрел, дно аж сухое.

– Может, и так, – согласился я. Но все лучше, чем это… это… – думал, как бы лучше сказать. Ведь не скажешь, мол, лучше, чем в тюльпане сгореть.

– Ну, что?! Хочешь сказать, что это лучше, чем, как я, в тюльпане сгореть? Я не сгорел, Бэдэ. У меня была война, и я из нее вышел. А ты нет. Вот и все.

– Блин, Сергуш… я вот чего только не понимаю. Понятно, сон это… все из-за контузии. Знаю, мне медики говорили. Я вот только не догоняю, зачем мы вообще туда поперлись. А? Кому это было нужно? Эта ДРА³⁶, что б ее! Пришли, половина пацанов полегло – и ушли. А в восемьдесят девятом? Уже вывод был во второй части. А сколько в Саланге³⁷ полегло тогда, знаешь? Зачем, на хера?!