Вблизи Софии
Шрифт:
— И зачем, спрашивается, строили? Ведь знали, что тут будет водохранилище!
— Откуда нам было знать? Никола Дражев сказал моему хозяину, чтоб спокоен был: ничего, дескать, не случится. Пусть его бог покарает!.. И хоть бы мы дом из хвороста, а то ведь из кирпича строили, попрочнее. Да его и вода не снесет, будь она проклята вместе с этим Дражевым!.. Пойду, а то свекрови что-то неможется.
Божурка тоже пошла с матерью домой и всю дорогу молчала. Но как только вошла в комнату, сняла жакет, бросила его на стул и, упав на постель, зарыдала.
Горе пересилило радость. Песня, что
Он ей ни разу ничего такого не сказал, пока в армию не ушел. Только вечером на гулянье пройдет мимо нее, ущипнет и сам покраснеет больше, чем она. А недавно, уже на стройке, Божурка получила письмо. Она дивилась, от кого бы оно, разглядывала конверт, а письмо оказалось от Ганчо. Он спрашивал, будет ли она его ждать, пока он в армии. Он найдет ее, где бы она ни была.
— Божурка, доченька, что с тобой?
Она не ответила, а заплакала еще сильнее.
— Что ты, детка? Уж не больна ли? Ох, уж это водохранилище, все беды от него. Сама хожу, как ошпаренная, будто кипятком обварили. Но раз и ты и отец там работаете, так я не смею слова сказать. Уж о нас судачат. Божурка, доченька, почему вы не откажетесь, а все ходите? Зачем работаете на этом проклятом водохранилище?
Девушка поднялась, слезы на глазах высохли.
— Уж не думаешь ли ты, что там только из нашего села? Со всей Болгарии приехали люди. Это же всенародная стройка.
— Хоть бы она провалилась, эта ваша стройка! Чудо какое! Мы и не знали, что на таком необыкновенном месте живем.
— Помогай, не помогай — все равно и без нас построят.
— Ну и пусть построят, а ты не ходи. Чтоб на нас не наговаривали.
— Когда-нибудь ты, мама, будешь гордиться, что я работала там. А вы можете уезжать, куда хотите. Пока не закончим стройку, я отсюда ни на шаг.
— Ты это отцу заяви.
Петрун вошел мрачный. Ему сказали, что перед одним домом остановились два грузовика, там вытаскивают пожитки и грузят. А сейчас, когда шел мимо школы, своими глазами видел, что рабочие уже разбирают здание. А оно ведь совсем новое — только десять лет назад построили. Ему захотелось растолкать всех, вырвать из рук кирки. Неужели у этих людей нет сердца?
Не глядя на жену и дочь, Петрун сказал:
— Я больше не пойду на стройку. Так и знайте! А Божурка пусть доработает до конца месяца — и чтобы ноги ее больше там не было.
Девушка вздрогнула. Глаза ее снова наполнились слезами. Как же это? Сейчас, когда дело близится к концу, ее не будет там? Божурка вспомнила, как пришла на стройку в первый раз, как всхлипывала перед дверью конторы и была готова таскать камни, только бы ее приняли! Как однажды вывихнула ногу и, прихрамывая, ходила на работу. Ей дали тогда отпуск, но она его не использовала. Болело ли у нее что — она никогда не жаловалась и не оставалась дома.
Божурка надела боты, отряхнула жакетку и не спеша вышла. Она уже дошла до калитки, когда заметила, что в кармане шуршит газета. Там была напечатана ее фотография. Она стоит у телефонной будки, а ковш проходит прямо над головой. А под фотографией написано, как она пришла из деревни, как стала передовой работницей. И большими буквами ее имя: Божурка Петрунова.
Она захватила с собой эту газету, чтобы показать матери, и вот забыла. Девушка остановилась, хотела вернуться, но махнула рукой и быстро зашагала вниз по улице.
В конце ее, у сельсовета, слышался шум толпы. Народ собирался в клубе. Там люди со стройки должны рассказать, как будет производиться денежная выплата.
Божурка догнала двух женщин. Они оживленно разговаривали между собой, явно чем-то взволнованные. Девушка замедлила шаги, прислушалась:
— Иглика была на гулянье. Он ее проводил до калитки. Я своими глазами видела, как она потом вышла с узелком, и только хотела ее окликнуть — она шмыгнула мимо в переулок, что ведет к реке. Думала, по делу пошли. Они ведь с Пенкой на одном стане ткали. А у нее, оказывается, вон какое дело-то! Отец узнал — как сумасшедший кинулся к Спренчовым.
— Чудачка Иглика: средь бела дня сбежала! Хоть бы подождала, пока стемнеет.
— Вот глупая — замуж спешит!
— А я считаю — пусть все парни и девчата здесь переженятся. Чтоб с чужими не родниться. Если в другом месте поженятся, конца-края наговорам не будет.
— Ты это говоришь, потому что у тебя только парни. А Стоименке каково теперь, когда дочь сбежала?
— Так ведь ты же сама слышала, как бабушка Катерина пела: «Зазноба матери милей».
В конце улицы показался Гроздю, но толпа преградила ему путь. С другой стороны дедушка Лазо, размахивая палкой, кричал:
— Не дам! Внучку свою не отдам кулакам!
— Да, Лазо, ну какой же Спренчо кулак?
— В родстве с Дражевыми; сваты с Николой.
— Пораскинь мозгами, подумай: что общего у Спренчо с отцовскими сватами?
— Мозги у меня на месте. Не хочу родниться с ними. Вот он, Дражев! Подлец! Чтоб у него язык отсох! Это он нас обманул. — Лазо кинулся с поднятой палкой.
Двое мужчин бросились их разнимать, хотели вырвать палку из руки дедушки Лазо, но старый крепко ее держал и не отдавал. Дед был разгневан не только из-за Иглики. Ярость его усилилась оттого, что комиссия по оценке перешла уже на их край. Конец всем надеждам! Кончена жизнь!
Плотный мужчина с седеющими волосами и открытым лицом, отец Спренчо, подошел к старику:
— Дедушка Лазо, давай поговорим спокойно. Мы хотим, чтобы девушка была у нас. Она уже наша.
— Ты что, ее вырастил, что она ваша? Вы за ней приданое взять хотите!
— Не нужно нам приданое. Мы ее сами оденем. Раз Спренчо она нравится, так и нам тоже.
Дедушка Стоил вышел из дому посмотреть, что происходит. Он пробрался сквозь толпу и схватил Лазо за рукав:
— Подожди, не кипятись. Кому ты грозишь? Зачем ты становишься им поперек дороги? Уж такое время пришло. Пусть молодые идут с молодыми.