Вчера-позавчера
Шрифт:
Горышкин, товарищ наш по несчастью, сидел и размышлял: Гальперин приехал в Эрец богатым человеком, построил на свои деньги большую мельницу в Нес-Ционе и научил своих рабочих бастовать; это была первая забастовка в Эрец Исраэль. Потерял Гальперин свои деньги и стал сторожем в гимназии в Герцлии. Каких только приключений не происходит здесь, но нет писателя, переносящего их на бумагу. Бреннер пишет о несчастных и угнетенных, и все другие писатели пишут, как всегда, о нищих и о тружениках. В том поколении читатели были недовольны своими писателями; одни предъявляли писателям претензии: почему этот писатель не пишет как тот, а другие жаловались, почему тот писатель не пишет как этот. Но Горышкин был недоволен, что не замечают писатели Страну Возрождения нашего, а занимаются местечками в галуте.
В честь Гордона начал декламировать один из гостей стихотворение, в котором Гордон выступает против фанатиков в Петах-Тикве и против Егошуа Штампфера [86] , главы фанатиков, который был врагом молодых рабочих, не идущих путями Торы. Штампфер, тот самый, что, подвергая себя смертельной опасности, совершил восхождение в Эрец Исраэль пешком, удостоился быть одним из трех основателей первой мошавы в Эрец Исраэль и лично защищал ее от бедуинов. А когда решили создать мошаву молодых рабочих рядом с Петах-Тиквой, он сказал: «Лучше пусть живут в нашем районе немцы, чем отступники!» Зажал Гордон бороду в ладони, как он всегда привык делать, когда был взволнован, и сказал Бреннеру: «Я слушаю, я слушаю». Бреннер рассказывал: «Идет как-то англичанин по улице в Иерусалиме и обращается ко мне на английском языке, и не приходит этому джентльмену в голову, что нет здесь англичан. Таков этот народ: куда бы ни пришли, кажется им, что они у себя дома, что все страны мира им принадлежат».
86
Егошуа Штампфер (1852–1908) — один из основателей Петах-Тиквы.
Гальперин начал новый танец, изображая юношу, который буквально летит к невесте, но, когда он приблизился к Мире, та отвернулась от него, бросая на него при этом через плечо зазывные взгляды, как невеста, которая уговаривает возлюбленного идти за ней. Но как только он приближался к ней, чтобы насладиться созерцанием невесты, она уклонялась и отдалялась от него, сгибая руку дугой и поглядывая на него оттуда. Рванулся он, просунул голову ей под руку и так продолжал танец.
Погладил Гордон бороду и спросил Хемдата: «Фрицель, что ты скажешь на это?» Кивнул Хемдат головой и сказал: «Великолепно, великолепно!» Но по его прохладному взгляду видно было, что у него на душе совсем другое. Зажал Гордон свою бороду в ладони и сказал: «Что гложет сердце нашей молодежи? Вот уже почти шесть лет, что я здесь, в Эрец Исраэль, и на каждом шагу вижу я наших юношей, печальных, точно в трауре. Может быть, из-за того, что не видно больших перспектив для нашей работы в Эрец, вы грустите? Или сердечные переживания важнее в ваших глазах работы на Земле Возрождения до такой степени, что вы не находите немного утешения для ваших душ и не можете забыть свои личные беды?»
Часть десятая
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Соня пришла, и с ней — Яркони. Встал Ицхак со скамьи и уступил ей свое место. Между Ицхаком и Соней не было ни любви, и ни ненависти, и ни ревности, и ни злопамятства. Все то время, что были они дороги друг другу, были один подле другого; с тех пор как отдалились, вели себя подобно другим парам, которые разошлись. Человек свободен в своем выборе, хочет — приближается, хочет — отдаляется, а если отдаляется — нет тут трагедии, и, когда встречаются они в обществе, не устраивают комедию и не бегают друг от друга. Соня уже перестала думать об Ицхаке, и Ицхак перестал думать о Соне, а с тех пор, как познакомился с Шифрой, не пытался уже сблизиться с Соней. Соня не интересовалась делами Ицхака, и Ицхак, который опасался вначале, что будет вынужден рассказать ей все, больше этого не боялся, потому что Соне есть дело до всего мира, но только не до Ицхака.
Усевшись, она подняла глаза, и взглянула на него, как будто только сейчас заметила его, и сказала: «Ты все еще здесь?» Ицхак не знал, что ответить ей: извиниться перед ней, что все еще не вернулся в Иерусалим, или согласиться с ней, что все еще он здесь? Кивнул ей головой и промолчал. Засмеялась Соня и сказала: «Раз я вижу тебя, так ведь ясно, что все еще ты здесь». И, еще продолжая говорить с Ицхаком, перевела взгляд на Яркони.
Яркони был грустный и удрученный. Заметно было, что на душе у него тошно и тяжело. Но ведь совсем недавно он радовался! Сидела Соня и размышляла о мужчинах, с которыми была знакома: о «русском» журналисте и о Грише, о Рабиновиче и об Ицхаке. Кроме Гриши, этого исчадия ада, который вечно злился, никто не вел себя так с ней, как Яркони. Скривила она рот и хотела обидеться. Но тут вспомнила она те мгновения, когда его руки лежали на ее голове, а ее голова лежала на его груди, и показалось ей, что все годы ее жизни — ничто по сравнению с этими минутами. Веснушки на ее щеках заплясали, и на сердце стало весело, будто все еще Яркони стоит и гладит ее волосы. Не так гладит, как тот, кто делает это машинально, чтобы успокоить, и не так, как тот, что, встречаясь с любой девушкой, гладит ее по головке, а как человек, которым движет любовь. На этот раз она убрала свое «я» перед чудом и была убеждена, что это не прервется никогда. Вдруг все изменилось. Что привело к перемене? Почему он грустит? Ведь ему следовало бы радоваться? Снова взглянула она на него и хотела сказать ему что-то. Но когда увидела его лицо — промолчала.
Отвернулась Соня от него и закрыла глаза. Исчезло его печальное лицо, и встал перед ней веселый юноша, чьи нежные пальцы перебирают ее волосы, а глаза смеются и смотрят ей в глаза, и она тоже смеется неслышно. Веснушки на ее щеках задрожали, и горячий румянец покрыл ее щеки. «Почему ты не радуешься, как я?» — хотела спросить его Соня и потянулась к нему, чтобы взять его руку и приложить к своему сердцу. «Гляди, — хотела сказать ему, — гляди, сердце мое трепещет!» Открыла она глаза и поразилась: все было, как во все остальные вечера. Но все-таки что-то изменилось. Не потому, что Михаэль Гальперин и Мира Рамишвили танцевали как единое целое, и не потому, что Гордон и Бреннер попали сюда, а потому — что Яркони здесь. Вдалеке увидела она Хемдата. Хемдат тоже не радуется. Уж конечно не потому, что Шамай заигрывает с Яэль, а потому… Не успела она разобраться в этом, как вернулась к мыслям о Яркони. «Как нежные розы, расцветут твои уста», — это не поэт сказал, а о Яркони сказала она так, и веснушки на ее щеках стали похожи на червонное золото. И уста эти, нежные розы эти, целовали совсем недавно ее смеющиеся губы.
Встала Соня и сделала отодвигающий жест рукой. Движение руки, похожее на жест, который делал ее дядя, бедняк, когда он обедал у ее отца, и пододвигал ему отец десерт, чтобы тот взял еще. Села опять. Когда села, очнулась, и показалось ей, что ничего не случилось. «Что там вещает этот старик в серой панаме? — спросила Соня саму себя и посмотрела на Гордона. — И что находят в нем все эти молодые люди, окружившие его?» Стала опасаться она, не пойдет ли Яркони к Гордону или к Бреннеру и не оставит ли ее. Подумала: надо мне сказать что-нибудь, чтобы задержать его. Обернулась она к Ицхаку и сказала: «Ты уже поблагодарил Яркони?» Очнулся Яркони и взглянул на нее. Сказала Соня: «В свою первую ночь в Петах-Тикве Кумар ночевал в твоей комнате в твоей постели». Пожал Яркони плечами, но при этом приветливо посмотрел на Ицхака, как бы говоря этим, что не к нему это относится. И вновь на лицо его легла печаль.
Яркони было семнадцать лет, когда прибыл он в Эрец, три года он провел в стране и принадлежал к тем легкомысленным молодым людям, для коих идеи, которым другие отдавали всю свою душу, ничего не значили. Находил, чем заняться — работал. Не находил — не огорчался, он получал содержание от своего отца и не зависел от работодателей. Когда же повзрослел и стал задумываться о будущем, огляделся вокруг и понял, что всю свою жизнь на отца надежды возлагать нельзя. А возвращаться в свой город и заниматься коммерцией не мог, ведь если бы были у него склонности к торговле, не поехал бы в Эрец Исраэль. А ехать в Швейцарию и поступать в университет не хотел. И даже если бы и захотел, не был создан для этого. Не оставалось ему ничего, как только стать рабочим, но уже он испробовал это и понял: нет надежды у еврейского рабочего найти пропитание, так как работодатели предпочитают арабского рабочего, ведь араб — послушен, и привычен к труду, и обходится дешево, в то время, как еврейский рабочий — неопытен, и не умеет подчиняться, и не отказывается от своего мнения. Примером тому может служить Петах-Тиква. Около трех тысяч рабочих трудятся в Петах-Тикве, две тысячи восемьсот из них — арабы и лишь двести — евреи. Когда взвесил Яркони, наш приятель, все эти обстоятельства, решил поехать за границу и изучить там науку ведения сельского хозяйства.
В эти годы Рупин [87] уже занимался проблемами поселенческой деятельности в Эрец. Когда приехал Рупин сперва в качестве туриста, он увидел страну — измученной, а крестьян Иудеи, Самарии и Северной Галилеи — состарившимися раньше времени. Селениям этим было двадцать лет, создатели их — в юные годы заложили их и из-за непосильной работы превратились они в неряшливых стариков. А сыновья, у которых не было уже ни энтузиазма отцов и ни их надежд, покинули поселения и отправились на поиски своего счастья в другие края. Часть из них ушла в города, а часть — уехала из Эрец Исраэль. Есть селения, похожие на дома престарелых. Сердиться на сыновей невозможно: действительность опровергала чаяния их отцов. Вознаграждения за свой труд они не видели, и надежды их тоже были разбиты. Когда совершили они свою алию из стран галута, были убеждены, что их воля победит, и они покроют всю страну селениями, и приведут весь еврейский народ в Эрец Исраэль. Но спустя двадцать пять лет каторжных трудов даже то, что им удалось построить, пришло в упадок.
87
Рупин Артур (1876–1943) — сионистский деятель, экономист и социолог.
Сказал Рупин: «Я не вижу иного лекарства для Эрец, как только вернуть поселениям силу их юности. И если бедны мы деньгами, богаты мы людьми. Пусть приезжают молодые люди и привыкают к деревенскому труду в специально созданных для них хозяйствах. Это будет так: приобретя там необходимые навыки, пойдут они работать в сельскохозяйственные поселения и объединятся в кооперативы таким образом, что члены каждого кооператива близки друг другу по своим взглядам и один отвечает за другого. И так как каждый будет считать себя ответственным за всех, он будет отдавать всего себя работе — и в результате получатся из молодых людей квалифицированные работники. Специалисты эти проверят каждое техническое новшество и различные методики: что из них подходит для освоения Эрец Исраэль и что соответствует определенным свойствам еврейского характера. И поскольку рабочие эти молоды и по своей воле приезжают в страну, станет Эрец Исраэль источником благословения и центром национальной жизни, и будут эти рабочие служить примером для подражания всем остальным. А для этого нам нужны агрономы-евреи, не просто хорошие специалисты, но желающие заселения нашей страны, и понимающие душу нашей молодежи, и не стремящиеся предпочесть арабского рабочего только потому, что он послушен и дешев». И то, что Рупин говорил, — он делал. Основал Кинерет и Дганию. И некоторые из репатриантов начали получать там поддержку и работу. Одни сразу же приступили к работе, а другие захотели сперва обучиться сельскохозяйственным профессиям, чтобы подготовиться к работе на земле.