Вчера
Шрифт:
Однако и своего обещания Пётр Прохорович не забыли.
… Не прошло и недели, как Петлюк, проверяя как–то работу дробильщиков, бросил острый взгляд и в сторону реверсивщика Сербы. Пётр Прохорович как раз распекал Цовика за неважную дисциплину в бригаде (снова старого Лукаса забирали позавчера в вытрезвитель). Сам он уже который день размышлял над тем, где и когда он видел такой взгляд и такие глаза, как у своего не в меру самостоятельного работника Сербы.
— Обрати внимание на Сербу, Цовик, как бы не свихнулся парень, — посоветовал он мастеру, который ни фига
— Ну, да, ну, да, конечно!..
…Тем временем, так или иначе, зачистка ленты состоялась, боксит сброшен на пол и пора запускать всю машинерию. Люди выбираются из галереи в дробилку. Николай одобрительно кивает головой, дескать, на линии — порядок, и если нет других проблем, то давайте запрос на запуск… Что весьма неудобная процедура. Надо нажать специальную кнопку на панели управления дробилкой, тогда только диспетчер, приняв сигнал запроса, сам включит главный электродвигатель. А теперь вперёд, за орденами!..
После долгой пугающей сирены, напоминающей ревун утренней вечно опаздывающей электрички, дробилка, грохоты, транспортёрные ленты и прочие хитрющие механизмы единогласно приходят во всеобщее движение, щедро стряхивая с себя рыжую пыль и взрывая покой ремонтных минут неимоверным грохотом металла. И вот уже Володя Евстафьев нажимает клавишу подачи, и стальной питатель, — тоже транспортёр, — тяжело, словно гусеница танка, поворачиваясь, сбрасывает в приёмный бункер первые глыбы бокситной руды. К лязгу металла присоединяется особенное, басистое гуденье бокситного камня, натыкающегося на бешено вращающиеся одиннадцатикилограммовые — из лучшей стали — молотками дробилки. По восьмой, которая тотчас тяжело и плотно припала к опорным каткам, понёсся на грохоты рыжий поток дроблёного боксита.
Наладив работу механизмов, ребята, большей частью крепкие мужики, как вот, например, Крохмаль или старина Лукас, выходят дружненько на площадку у цеха, включив, понятное дело, автоматическую подачу боксита, но и посматривая, всё же, изредка на уровень боксита на восьмой сквозь пылищу, а ею коричнево дышут настежь распахнутые двойные двери–ворота. Запылённые, оливково–серые — только глаза и зубы непрестанно рассекают загримированные лица — мужчины закуривают, глубоко закашливаясь, сплёвывая жёлто–серую пыль и тихо переговариваясь.
Заводской двор залит молочныи светом луны и холодным свечением люминесцентных пальчиковых ламп. Изредка где–то на верхотуре проплывает облачко, и тогда на нём на мгновение затлеет отблеск световых потоков, выбивающихся из окон соседнего электроплавильного цеха, где вкалывает Костя.
Сёмин цех, цех агломерации, нависает из–за спины двумя огромными, тёмными, с квадратами жёлтых окон, бетонно–кирпичными сооружениями. Фантастически пересекаются галереи, в которых транспортёры, не переводя дыхания, тянут шихту, возврат и руду, соединяя дробильное отделение с отделением спекания. Между двумя этими бетонными параллелепипедами отделений ввинчивается в небо, обозначенный в темноте гирляндой красных фонарей, массивный цилиндр кирпичной дымовой трубы. Днем работники, проживающие в посёлке неподалёку от завода, по цвету дыма узнают, какой агломерат спекает предыдущая смена, или бокситный, из которого потом вырабатывают электрокорунд, или опытный, железорудный, — для мартенов.
По ночам заводской двор — симфония таинственных контуров, фрагмент другой планеты, место, где на каждом шагу так и жди внезапного чуда. Впрочем, из темноты доносится обыкновеннейший хихикающий голосишко:
— … И вот вылезают они из ракеты, радуются, что первыми достигли и такое прочее… Луна, всё–таки… Ну, там насаждения какие–то вокруг, на колхозные кукурузные поля смахивают, чудну как–то. Когда вдруг, хи–хи, из зарослей возникает огромный такой, в дурацком скафандре и спрашивает наших: — «Ну что вы там, маму б вашу зря не вспомнить, с комбайном волокитите, так и уборочная страда пройдёт!.. Не видите, что кукурузу уже, чтоб вам повылазило, время собирать…» Хи–хи–хи! Вот выдают уголёк, гады!..
Голос Володи Евстафьева. Мастер поболтать Вова. Великий спец.
Смеясь, дробильщики сходятся в оранжевый конус света под фонарем, висящим над проёмом двери.
— Осточертела до невозможности такая работа, — бурчит старина Лукас, — уволюсь и — баста! На кой мне такая дёрготня? Что я, тысячу вашу в другом месте не словлю? Глотай пылищу, с грабаркой туда–сюда, а тут ещё на восьмой завалы разгребай!.. Ну, нет! Баста! Амба! На почтовый ящик пойду, там, говорят, человека больше ценят…
— Писать надо, старик, в ЦэКа писать, — отзывается посерьёзневший Евстафьев, — и что вентиляции, по сути, нет, и что необходимую численность рабочих не обеспечивают, и как премии режут. Я б про все петлюковские чудеса пропечатал…
— И про то, что ни окон, ни дверей в цехе, — дополняет єлектрик Николай, — и, вообще, давайте я, наверное, к завтрему принесу набросок письма, или как? Понравится — подпишете.
— А по–моему, только не в ЦэКа, — вмешивается Семён, — сколько людей из–за какого–то Петлюка от дел отрывать. Если и писать. То лучше в газету, в «Правду», к примеру. Неплохо было бы. Она, говорят, на чины не реагирует.
Мужики задумываются, в основном соглашаются: — Неси, была не была, Коля, свои наброски, послушаем, посоображаем…
Выбрасывая в темноту окурки, двигают к механизмам, потому как почему–то позвал бригадир, Крохмаль.
Семён по галерее взлетает вверх, к своему реверсивному транспортёру, который уже доверху засыпал бокситом один бункер, и к нелюбимой 56-й. Он замечает, что бункеры возврата поти опорожнились и даёт запрос на запуск 56-й. После минутной сирены 56-я важно трогается, её ведущий барабан браво перематывает почти полукилометровую ленту. Проходит минуты две, пока первые куски возврата, выстреливая клубы пара и пыли, проваливаются в чрево бункера. Порядок!
Сквозь отверстие в полу, широкое словно дверь и огороженное металлическими поручнями, — в него во время ремонтных смен майнают демонтированный хлам, металлолом и инструмент, — сквозь это отверстие Сёма пытается рассмотреть циферблат электрочасов, висящих внизу, в дозировке. Вроде, как 22.35. Отлично! Ну что же, попить водички и можно начинать загодя прибирать рабочее место, ведь пересменка — в полночь.
Независимой самостоятельной походочкой он спускается звонкими ступеньками стального трапа в дозировку, усмехается Наде, веселой, запылённой, как чертёнок, дозировщице. Интересно, как она выглядит в платье, а не в комбинезоне? И хороши ли ножки? Жаль, если раскоряки. А лицом — хорошенькая. Он и она заходят на завод через разные проходные, и Сёма, увы, ещё ни разу не видел Надю при параде.