Вчера
Шрифт:
— Вставайте, сачки, мать вашу! — донеслось из тамбура, где схваченные проволокой двери уже скрежетали под напором злых, неопохмелившихся слесарей.
Утро осветило матовым белым сиянием промороженные окна. Серба, зябко кутаясь в телогрейку, поспешил к дверям откручивать запор.
Часть 4-я
В стену головой
В августе, после вынужденного увольнения из Зелёноярского гастрономторга, Сенька решил навсегда уйти из системы советской торговли и устроился дробильщиком
Самое памятное — очередной спектакль лицедейства в борьбе за право на труд. Безвинное требование тётки в отделе кадров абразивного комбината после того, как Сенька подал ей заполненный бланк анкеты и заявление о приёме на работу, прозвучало смертным приговором:
— Паспорт, трудкнижку, военный билет, пожалуйста!
Подал, скромно потупив взор в ожидании развязки, паспорт и трудкнижку. Сверив записи и печати, перетасовав документы, бдительная тётка в негодовании вскидывает взор.
— А военный билет?..
— Да я уже не военнообязанный, с военкоматом дела не имею…
— Как это?
— Белый билет у меня…
— А–а–а! Предъявите!
Пришлось Семёну порыться в пиджачном кармане, медленно доставая бумажник, а из оного — «Свидетельство об освобождении от воинской обязанности». Подал.
— И ты, сынок, уверен, что с этим приговором можешь на современном производстве пользу принести?
— ???
— У нас новейшее оборудование, нужны соображающие люди…
— И что же мне делать, под поезд кидаться?..
— Хорошо, попробую помочь паровозу избежать ремонта. Вот направление на медосмотр. По его результатам примем решение… Куда идти? А вон на стеночке вся справочная информация, адреса, чем проехать…
Любой медосмотр при приёме на работу мероприятие крайне формальное. «Присядьте… повернитесь… откройте рот…» Главное при этом — не пукнуть. А то провалишься сквозь линолеум от стыда.
Окулист доволен, если в наличии два глаза и заголовок «Правды» читаете. Хирург удовлетворён наличием двух ног, сгибаемых рук и отсутствием жалоб на жизнь. А вот невропатолог обязательно, дрянь, стукнет молотком по коленке и потребует руки протянуть и так держать без дрожи…
Семёна невропатолог воспринял хорошо. Да и приговаривал без устали:
— Хорошо… хорошо… хорошо… Реакции отличные!..
Сел писать бумажку, но вдруг что–то у него в глубинах мозга замкнуло и включило громкую связь, он пробурчал заученно:
— Военный билет, пжалста, молодой человек…
— У меня вот… — Сенька протянул ему невзрачное «Свидетельство…»
— А, вот что!.. Редкий гость… И что это тебя к движущимся механизмам потянуло? Низзя!.. Говорили ведь, наверное?..
Сенька знал, что рано или поздно, нарвётся… Нарвался!
— Да я там у них в подсобниках буду. Грабаркой туда–сюда… Бери больше — кидай дальше…
— Женат? Дети есть?.. — спросил, подумав доктор.
— Угу… Двое… — Мотнул головой Сенька.
— Ну тогда вот что. Я даю тебе шанс и пишу, что годен только на специальности, не связанные с обслуживанием движущихся механизмов. А не то придётся тебе на Хортице коров пасти…
Семён ухватил бумажки и рванул в отдел кадров. Там, к счастью, уже куда–то сгинула строгая тётка, а другая оказалась не такой шваброй–формалисткой и вошла в положение.
— Не горюй, дорогой, у нас таких как ты, дебилов, не один десяток. Оформим тебя реверсивщиком, там ничего не крутится, а только заслонки открывать–закрывать и лопатой махать… А дальше уже от тебя будет зависеть. Если прогуливать не будешь и из вытрезвителя письма не посыпятся, то хоть до директора комбината расти, не жалко…
— Ну, вот ещё, чёрт бы тебя побрал! Крутишься, всё одеяло стянула, — про себя ругнулся Петлюк и, по–хозяйски ухватившись, зло дёрнул пустой угол пододеяльника к себе.
— Спи, Питер, — чмокнула его спросонья Нора. Петра Прохоровича обдало горячим дыханием, и он, брезгливо морщась, отвернулся, бормоча напраслину:
— Распёрло же тебя, свиноматку, хоть вторую кровать приставляй! Места совсем для меня не остаётся!..
Пётр Прохорович воткнул было голову в подушку, но сон уже как рукой сняло. Петлюк протёр глаза, присматриваясь к часам на противоположной стене, и, окончательно просыпаясь, углядел сквозь серый полумрак, который лился из окон, что время — пол–шестого.
— Подъём! — скомандовал он сам себе, заскрипел кроватью, сел, потягиваясь и сладко выгибаясь, потом встал, подтянул кальсоны, и, закатывая на ходу рукава исподней рубахи, тяжело протопал в кухню.
За стёклами хукал порывистый осенний ветер. Вот напасть! Ещё не рассвело, а ветрище едва не выкорчёвывает деревья и вот–вот разнесёт в дребезги окно. Но разве Петра Прохоровича испугает непогода, или, конкретно, какой–то там мокрый ветрюган?.. Он всматривался в ночной мрак, не включая света, тщательно рассматривал верхушку акации, а она бешено билась в окно, словно просилась погреться. Что такое Петлюк пытался высмотреть в трепещущих ветках, что хотел бы услышать в шорохе чёрно–зелёных узоров, которые грубо и непрестанно бросал на стёкла осенний ветер?..
Конечно, старикан не просто так уставился в окно, он, стоя, досыпал и от нечего делать вспоминал. Его взгляд умчался куда–то вдаль, в глубины времени, когда Пётр Прохорович был ещё молодым и зелёным, и ветер, такой же свежий октябрьский ветер бесцеремонно шандорахнул его на холодное осеннее стекло жизни. Молодой и гибкий, с богатым воображением, он с воодушевлением нырнул в круговерть борьбы с врагами рабочего класса. ВЧК — ОГПУ — НКВД — НКГБ — МГБ — МВД — КГБ… Успехи, успехи, успехи… И как неожиданность, как чёрную неблагодарность, — бывает же такое, что ветер и гибкую ветку ломает, — воспринял Пётр Прохорович отставку в 1956-м году из органов госбезопасности. Почётную, правда, отставку, — с изрядной пенсией, с членством в партии и с полковничьими тремя звёздами на погонах парадного кителя. Хотя барскую четырёхкомнатную квартиру в центре пришлось сдать в обмен на трёхкомнатную в строящемся микрорайоне…