Вдали от обезумевшей толпы
Шрифт:
Военный обернулся и стал оглядывать обстановку комнаты, прикидывая в уме, какие бы там ввести улучшения.
Габриэль и Когген двинулись дальше.
– Эй, Когген!
– крикнул им вдогонку Трой, словно вспомнив что-то.
– Вы не знаете, в роду мистера Болдвуда никогда не было сумасшедших?
Джан на минуту задумался.
– Помнится, я от кого-то слышал, что один его дядюшка был не совсем в себе, да не знаю, правда ли это, - отвечал он.
– Впрочем, это не имеет значения, - небрежно бросил Трой.
– Так вот! На этой неделе я как-нибудь поработаю с вами в поле, но сперва мне надо уладить кое-какие дела. До свидания! Мы с вами, разумеется, будем по-прежнему
Трой ловко метнул монету через огороженную лужайку, прямо к Габриэлю, но тот резко отшатнулся, покраснев от гнева. Когген ринулся вперед и поймал монету, отскочившую рикошетом от земли.
– Берите ее себе, Когген, - с презрением и даже с некоторой злобой сказал Габриэль.
– А я уж обойдусь без его подачек.
– А вы не слишком задавайтесь, - глубокомысленно проговорил Когген. Ведь если он и впрямь на ней женился, то, помяните мое слово, он купит себе отпускное свидетельство и станет нашим хозяином. Так уж лучше выказывать ему уважение, хотя бы про себя вы и обзывали его вертопрахом.
– Что ж, пожалуй, лучше помалкивать, но пресмыкаться перед ним я не стану. Не умею льстить, и если бы пришлось его ублажать, чтобы остаться на этой должности, то пропади она пропадом!
В эту минуту с ними поравнялся всадник, которого они еще издали увидели на дороге.
– Вот мистер Болдвуд, - сказал Оук.
– Любопытно знать, почему это Трой задал такой вопрос.
Когген и Оук почтительно поклонились фермеру и замедлили шаги на случай, если бы он спросил их о чем-нибудь, но, видя, что ему не до них, посторонились и пропустили его.
Жестокое горе, с которым Болдвуд боролся всю ночь и все еще продолжал бороться, не слишком бросалось в глаза, только побледнело его строго очерченное лицо, вздулись жилы на лбу и на висках и залегли глубокие складки вокруг рта. Лошадь уносила его все дальше, и казалось, даже в поступи коня отражалось безысходное отчаяние всадника. На минуту Габриэль отвлекся от своего горя при виде страданий Болдвуда. Он смотрел на широкую спину фермера, который сидел, выпрямившись в седле, не поворачивая шеи и прижав локти к бокам, и широкополая шляпа неподвижно держалась у него на голове. Наконец квадратная фигура Болдвуда скрылась за холмом. Того, кто знал трагедию этого человека, не так поразило бы его внезапное падение, как пугала его неподвижность. Он затаил в недрах сердца горькую тоску, вызванную жестоким столкновением его чувства с действительностью, и как в иных случаях хохот бывает ужаснее слез, так и оцепенение сраженного горем человека было выразительнее любого крика.
ГЛАВА XXXVI
БЛАГОСОСТОЯНИЕ ПОД УГРОЗОЙ. ПИРУШКА
Поздним вечером в конце августа, когда для Батшебы были еще новы переживания замужней женщины и все еще не спадал сухой зной, на гумне Верхней уэзерберийской фермы неподвижно стоял человек, разглядывая луну и небо.
В надвигающейся ночи было что-то зловещее. Горячий южный ветер слегка колыхал верхушки деревьев, а по небу стремительно плыли вереницы облаков, причем одни сталкивались с другими под прямым углом, но все они неслись не в том направлении, в каком дул ветер, тянувший внизу. Проглядывавшая сквозь их текучую пелену луна излучала мертвенный металлический блеск. В тусклом лунном свете поля принимали мутный желтоватый оттенок и казались одноцветными, словно просвечивали сквозь цветное стекло. В этот вечер овцы плелись домой, повесив голову и хвост, крикливо суетились грачи, а лошади переступали нехотя, с опаской.
Гроза была неминуема,
Оук с тревогой смотрел на грузные, не покрытые брезентом стога, их было восемь, и они содержали половину урожая фермы за этот год. Но вот он направился к риге.
Сержант Трой, управлявший теперь фермой вместо жены, избрал этот вечер для ужина и танцев по случаю уборки урожая. По мере того как Оук приближался к риге, все громче раздавались звуки скрипок и тамбуринов и равномерный топот множества ног. Оук подошел к огромным дверям, одна створка была приоткрыта, и он заглянул внутрь.
Середину риги и большую нишу на одном ее конце очистили от всяких посторонних предметов, и это пространство - около двух третей всей площади отвели для празднества, другой же конец, доверху заложенный овсом, был завешен парусиной. Стены, стропила и импровизированные люстры были украшены цветами и гирляндами зелени, а прямо против дверей воздвигнута эстрада, где стоял стол и несколько стульев. Там сидели трое скрипачей, а возле них бесновался человек с растрепанными волосами и лицом мокрым от пота, потрясая тамбурином.
Танец окончился, и на черном дубовом полу стали выстраиваться пары в ожидании следующего.
– Теперь, мэм, с вашего разрешения, какой вам будет угодно танец? спросила первая скрипка.
– Право же, мне безразлично, - прозвучал свежий голос Батшебы. Она стояла в глубине амбара позади стола, уставленного бокалами и мясными блюдами, и смотрела на танцующих. Возле нее, развалившись, сидел Трой.
– В таком случае, - сказал скрипач, - осмелюсь предложить "Радость солдата", - самый что ни на есть подходящий танец, потому как бравый солдат женился на хозяйке фермы. Что скажете на это, ребятки, и вы, джентльмены?
– Желаем "Радость солдата"!
– грянули хором гости.
– Благодарю за любезность!
– весело отозвался сержант; он подхватил под руку Батшебу, повлек ее за собой и встал с нею в первую пару.
– Хотя я и купил себе свидетельство об увольнении из ее величества одиннадцатого кавалерийского драгунского полка, задумав посвятить себя здесь, на ферме, новым занятиям, но по гроб жизни останусь солдатом!
Начался танец. Относительно достоинств "Радости солдата" не может быть, да никогда и не было, двух мнений. В музыкальных кругах Уэзербери и окрестностей уже давно отмечено, что эта мелодия, даже после сорока пяти минут оглушительного топанья, способна приводить в движение каблуки и носки куда энергичнее, чем большинство других танцев в самом их начале. "Радость солдата" обладает еще одной прелестью, а именно, она изумительно приспособлена к вышеупомянутому тамбурину, далеко не заурядному инструменту в руках исполнителя, который умеет выявлять его высокие достоинства, сопровождая игру конвульсиями, судорогами, пляской святого Витта и дикими прыжками.
Бессмертная мелодия закончилась бесподобными раскатами контрабаса, оглушительными, словно канонада, и Габриэль наконец решился войти. Он уклонился от встречи с Батшебой и подошел поближе к эстраде, где теперь восседал Трой, поглощавший бренди с водой, между тем как все остальные пили сидр и эль. Габриэлю так и не удалось протиснуться сквозь толпу и поговорить с сержантом, и он передал через одного из гостей, что просит ТрОя спуститься к нему на минутку. Сержант отвечал, что он занят.
– Тогда скажите ему, пожалуйста, - настаивал Габриэль, - я пришел сообщить, что скоро хлынет ливень и обязательно надо защитить стога.