Вдова Кудер
Шрифт:
Яркие солнечные лучи проникли в комнату через маленькое окошко. Тати держала в руке рюмку и не могла ни на чем задержать взгляд.
— Может быть, наверху найдется одежда, которая тебе подойдет. А я пойду переоденусь, сниму воскресное платье.
Она подумала, не налить ли ему еще рюмочку, но решила, что не стоит.
— Пойди посмотри.
В ее чистой, выбеленной известью комнате стояли большая кровать из красного дерева и старый шкаф. Она открыла шкаф, из которого пахнуло нафталином.
— Вот! Примерь-ка эти брюки. Это штаны Марселя. А я пока переоденусь.
Через
— Ты стесняешься? У тебя кожа белая, как у девушки.
Она нервно засмеялась, посмотрев на известное место его тела.
— Ты, наверное, уже отвык, а?
Все остальное навеяло Жану прежние воспоминания, когда он шестнадцатилетним мальчишкой вместе с приятелем, сыном строительного предпринимателя, украдкой проник в хорошо известный в Монлюсоне дом.
Те же вполне откровенные слова. Те же доведенные до автоматизма движения. И точно такое же верховенство женщины, не дававшей ему никакой инициативы, словно он был лишь предметом. И такая же чистосердечная откровенность.
— Ты доволен?
Он бы ее страшно удивил, если бы признался, что все время только и смотрел на ее волосатое пятно, только и думал об этом кусочке кожи, столь заметно украшавшем ее лицо.
— Предупреждаю тебя только об одном — не пытайся этим пользоваться. Я все понимаю! Можно иногда поразвлечься.
Она надела свою розовую фланелевую комбинацию и старое платье.
— Тем не менее работа есть работа. Что ты делаешь?
Он приподнял штору и посмотрел на дорожку вдоль канала, служившую местом прогулок для окрестных жителей.
— Поищи себе брюки по размеру. А что до Кудера, так он вечером все равно пристанет. Ты еще не готов?
Мальчишка продолжал сидеть у воды и иногда вытаскивал маленькую рыбешку. Мимо прошли парень и девушка, склонив головы и не касаясь друг друга. Может, они только что поссорились? Может, опять не решились в чем-то признаться друг другу? Может, они надеялись провести всю жизнь в лучах вечернего солнца, в то время как тени деревьев чрезмерно вытянулись, предвещая приближение ночи.
Девушка держала в руке желтый цветок и размахивала им как хлыстом. Парень же явно не знал, куда девать свои слишком длинные руки.
Двухлетний ребенок чуть не попал им под ноги, и мать, сидевшая рядом с отцом на берегу канала, позвала:
— Анри! Анри! Иди сюда!
Медленно и степенно, наверное третий раз за день, проехали жандармы на велосипедах, столь же тяжелых, как и они сами.
— Пора загнать кур, — сказала Тати, открыв дверь, и, глядя на него, с удивлением добавила: — Можно подумать, что тебе не понравилось?
— Да нет, наоборот.
— Ну, ладно, поторапливайся. Я приготовлю суп.
Была ли довольна она им? Или недовольна? Она еще не знала. Выходя, она еще раз оглядела свою комнату, где у шкафа Жан примерял брюки ее покойного мужа.
3
У Тати, которая за день ни разу не присела и, казалось, несла на своих могучих плечах весь дом, наступили минуты расслабления.
Это случилось после
Дверь кухни была закрыта, чтобы не залетали мухи и не забегали куры. Однако под створкой оставалась широкая раскаленно-золотистая щель, через которую виднелись лапки копошащихся кур.
Доев последний кусок, Кудер вытер свой нож о край стола, испещренный в этом месте зазубринами, и, как лошадь, которая сама идет к ожидающим ее оглоблям, потянулся своим худым телом и тяжелыми шагами пошел во двор, откуда сразу послышался шум передвигаемых ящиков и повозок.
Он все время что-то мастерил — чинил изгородь, обтесывал колья для ограды, колол дрова для камина, выстругивал подпорки для гороха и помидоров — и всегда с пустыми глазами и капелькой пота на кончике носа, будь то летом или зимой.
Прижавшись животом к столу, Тати глубоко вздохнула и резко оттолкнула свой стул, соломенное сиденье которого жалобно скрипнуло. Казалось, что ее груди уютно покоятся на раздувшемся животе. Кожа блестела, взгляд стал влажным и мягким.
Жан по привычке сходил налить себе чашку кофе из стоявшего на печке голубого кофейника, на который из окна падал солнечный луч.
Тати рассматривала свой стакан, в котором растворились два кусочка сахара, — она всегда пила кофе из стакана. Она смотрела на стакан с умилением, вдыхая аромат коричневого напитка.
Создавалось впечатление, что жизнь вокруг остановилась. На застывших баржах наступил послеобеденный отдых, ослики и мулы спрятались в тень. Если не считать воркования голубей, стояла почти полная тишина, нарушаемая иногда криком петуха или стуком молотка.
— Подумать только, ведь я приехала в этот дом прислугой, когда мне было четырнадцать лет…
Тати ласковым взглядом обвела стены, которые ничуть не изменились с тех пор, хотя их каждый год белили известью. Календарь с полочкой для газет, на картинке которого были изображены жнецы, видимо, висел с тех далеких лет. По обе стороны от старой квашни, служившей теперь хранилищем наиболее причудливых безделушек, висели тронутые временем два портрета в овальных рамках.
— А вот каким тогда был Кудер.
Та же удлиненная голова, но густые волосы. Длинные усы в разные стороны, делившие лицо на две части. Тяжелый взгляд человека, исполненного собственной важности.
— Ему было тогда тридцать пять лет! Он владел кирпичным заводом, который ему достался от отца. Он и родился-то в этом доме. Их земли простирались до деревни, а в хлеву было десять коров.
Она помешала ложкой в стакане и с каким-то кошачьим удовольствием отпила глоток.
— Его жена к тому времени умерла, и он остался с тремя детьми. Когда я приехала, ее только что похоронили, и в доме еще пахло свечами и хризантемами.