Вечер

Маковский Сергей

VIII. «В даль заповедную святого дола…»

В даль заповедную святого дола. и в красоту влюбленные творцы не вы ль воздвигли храмы и дворцы над нищетой апостольской Престола? Воистину, не вы ли, божьи пчелы, пред Господом художества жрецы, несли в алтарь и кисти, и резцы, свершая труд великий и веселый? Чертог разубран кружевом лепным, мозаикой, парчой тонкоузорной… Но

этот дар угоден ли соборный Тебе, пред Кем дары земные — дым? Благословен ли подвиг рукотворный? Что знаем, Господи! В веках горим.

IX. «Что знаем, Господи! В веках горим…»

Что знаем, Господи! В веках горим, в веках Твоих — надеждой и гордыней, скорбим ли о небесной благостыне, иль вожделеем к дочерям земным. Что свято? Что соблазн? Неотвратим двужалый взор Праматери-богини. Кощунствуем, ревнуя о святыне, молясь Тебе, кумир животворим. Буонаротт! В часовне Ватикана — языческий Олимп. Да Винчи, маг! Креститель твой — женоподобный Вакх. Растленную Венеру Тициана манить херуб…А там Голгофы мрак, и кровью жертвенной точится рана.

X. «И кровью жертвенной точится рана…»

И кровью жертвенной точится рана за всех, за вся… И кровь любви — на нас, услышавших о Сыне отчий глас у берегов песчаных Иордана. Дух-голубь над купелью Иоанна, судеб земных передрассветный час. Века, века… И день давно погас. Забрезжится ли вновь? Гряди, осанна! И вдруг органа гром. Победный гимн гремит, растет, расторгнуть своды хочет. Вот рухнули: пророчеством благим труба архангела с небес грохочет… И голос: Pax vobiscum, — пробормочет. Я чуда жду, заблудший пилигрим.

XI. «Я чуда жду, заблудший пилигрим…»

Я чуда жду, заблудший пилигрим. И древние обряды литургии, все те же от времен Александрии, текут медлительно. И внемля им, я вижу: холм и три креста над ним. Уснули воины, у ног Мессии поникли неутешные Марии, Иосиф-фарисей и Никодим. И слышу, вопль из далей Ханаана воззвал к Тому, Чье царство искони: Или! Или Лама савахфани! И страшно. Тмится солнце… Вспыхнув рдяно, померкнули лампадные огни в туманах ладана, в грозе органа.

XII. «В туманах ладана, в грозе органа…»

В туманах ладана,

в грозе органа чредой плывут видения времен: волхвы, цари, апостолы, Нерон, последний жрец над урной Юлиана. Сбылось. Земля тиарой осияна, превыше царств Петра вознесся трон, и рыцари спешат, за сонмом сонм, на клик христолюбивого тирана. «В Иерусалим!» И рати слышать клик Вот ринулись на воинов Корана и грабят Цареград Юстиниана. Пиры неправедных, закон владык, и торг, и блуд в кумирнях базилик. Сомкнулся круг священного обмана.

XIII. «Сомкнулся круг священного обмана…»

Сомкнулся круг священного обмана. Уж не стою ли посреди руин восхищенной державы до вершин и рухнувшей? Сомкнулся? Или рано? Кто скажет? Там — в моленной, у фонтана в саду своем разросшемся, один, торжественной неволи властелин, безмолвствует затворник Ватикана. Осиротел Твой Дом и стал чужим, в забвении — таинственней и строже. И кажется, Твои глаголы, Боже, из уст священника не к нам, живым, но мертвые в гробах не слышат тоже… Заплаканный Христос… Державный Рим!

XIV. «Заплаканный Христос… Державный Рим!..»

Заплаканный Христос… Державный Рим! Скрижали битв и шелест голубиный, боголюбви гласящие глубины, зломудрие богоотступных схим! Враги, народы — вихрем грозовым: норман и мавр, монгольские лавины, еретики, гуситы, гибеллины, все, попранные скипетром твоим. Бред шабашей и огненный Лойола, суд милости — костры средь площадей, и в пламени костра Савонарола… Все сгинуло. Все сгинет. Казни сей что избежит? О, Матерь всех скорбей, молюсь изгнанником в дверях костёла.

XV. «Молюсь изгнанником в дверях костёла…»

Молюсь изгнанником в дверях костёла. Величий дым, и мудрость и тщета. На всём, над всем немая тень креста. В родной земле и холодно, и голо. Иль человек лишь прихоть произвола, и все, чему названье красота, — неверия и веры слепота в даль заповедную святого дола? Что знаем, Господи! В веках горим и кровью жертвенной точится рана. Я чуда жду, заблудший пилигрим. В туманах ладана, в грозе органа сомкнулся круг священного обмана. Заплаканный Христос… Державный Рим!

Прага — Париж. 1922–1926