Вечерний круг. Час ночи
Шрифт:
И вот сейчас мать, которая раньше никогда не заступалась за Валю, даже не выходила из комнаты, когда отец ночью впускал Валю и ругал её, а дважды даже ударил, - сейчас мать не только вышла, но и остановила отца. В другое время Валя обратила бы на это внимание. Но сейчас она ничего не заметила, сейчас у неё гудела голова, ломило в висках и совсем пересохло во рту - она не могла пошевелить языком.
Мать подошла к ней, притянула к себе её голову и заглянула в глаза.
– Тяжело тебе, доченька?
– тихо спросила она, спрятав лицо в перепутанных Валиных волосах.
И Валя, искусав себе губы, вдруг разрыдалась с таким безысходным, трезвым отчаянием, что даже отец озадаченно и хмуро спросил у матери:
– Что это с ней?
– Ну полно, доченька, полно, - прошептала мать и погладила Валю по голове.
Но у Вали отчаяние вдруг сменилось злостью - на всех, на весь свет. Она оттолкнула гладившую её руку и прошипела, глядя ненавидящими глазами на отца:
– Пропадите вы все… пропадом… никого вам не жалко… себя только жалко… видеть мне вас… тошно…
– Ты что, девка, спятила?
– хмурясь, строго спросил отец.
– Что язык твой мелет, то через голову пропускаешь или нет? Или ещё хмель оттуда не вышел?
– Не надо так, Алёша, - жалобно сказала мать, пытаясь снова прижать к себе Валю, и, обращаясь к ней, добавила всё так же жалобно: - Ты не отчаивайся, доченька. Всё обойдётся, всё хорошо будет. Ты пойди, пойди… усни…
Она стала тянуть Валю по направлению к двери, ведущей в комнату, но Валя грубо оттолкнула её и крикнула:
– Не хочу!.. Видеть вас не хочу!.. Хлеб ваш есть не хочу!.. Пусти!.. Пустите меня!..
Она огляделась, сорвала с вешалки пальто и кинулась к двери.
– Куда!..
Отец ухватил её за плечо, но Валя вывернулась и выскочила на лестницу. Каблучки её дробно застучали по ступеням.
Алексей Афанасьевич хотел было побежать за ней, но раздумал и, только горько махнув рукой, прикрыл дверь.
– Пойдём, Оля, - заботливо сказал он жене.
– Тебе лечь надо.
Ольга Андреевна беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Халат её разошёлся, и видна была белая в розовых цветах мятая ночная рубашка до самого пола.
– Господи… деточка моя бедная… - бормотала она, захлёбываясь в слезах.
– Вот горе-то…
Слов мужа она не расслышала.
А он, сунув руки в карманы брюк, возбуждённо прошёлся из угла в угол маленькой передней и срывающимся голосом произнёс:
– Нет, ты мне скажи: за что такое наказание нам? Ведь была же девчонка как девчонка. И мы с тобой вроде люди как люди. Что мы ей, пить-есть не давали? Голой, что ли, ходила? Не хуже других вроде всё было. И на? тебе! Людям стыдно в глаза глядеть. Домой хоть не приходи. Не девка, а проститутка выросла, падаль какая-то. Откуда она такая, я спрашиваю? Тут всю жизнь горб гнёшь…
– Ах, Алёша, - вздохнула Ольга Андреевна, вытирая слёзы.
– У тебя всё тоже не сразу стало хорошо. Забыл ты…
– Никогда я такой падалью не был!
– И она не падаль. А гулял ты сильно, что уж говорить. Через это всё у тебя тогда и приключилось, помнишь?
– Ну поехала, - с неудовольствием проговорил Алексей Афанасьевич.
– Подвели меня тогда. Жулики попались.
– Не подвели, а уговорили. Через пьянку всё, Алёша. Ты и сам знаешь. Много ты тогда пил. И ещё кое-что было, - многозначительно добавила она, запахивая халат.
– А, брось!
– досадливо махнул рукой Алексей Афанасьевич.
– Вспомнила! Вальке тогда сколько было - года три? Что она понимала!
– Да хоть и три. А было ей, кстати, шесть. Но всё равно понять она ничего не могла. Она тогда только слёзы мои переживала. Коротала со мной одинокие ночи. Много их тогда у меня было, Алёша. Это сейчас ты о сердце моём заботишься.
– Ну-ну, - примирительно прогудел Алексей Афанасьевич.
– Ты всё-таки не сгущай. Не так уж всё и страшно было. Да и у кого за двадцать лет жизни ничего такого не случалось? У кого?
– Конечно, - вздохнула Ольга Андреевна.
– У других и похуже случается. И вовсе ломается жизнь, и трагедии всякие.
– Ну вот видишь! Не так уж всё плохо у нас. И я не такой уж плохой, оказывается. Верно?
– Верно, верно, - слабо улыбнулась Ольга Андреевна.
Но Алексей Афанасьевич ощутил потребность окончательно самоутвердиться и добавил:
– А чей объект потом три года Красное знамя держал? Кто знак «Отличный строитель» получил? Кто строительный институт потом кончил? Кто этой весной в Москву на слёт ездил? Думаешь, легко всё далось?
– Знаю, знаю, Алёшенька, нелегко.
– Вот именно. И всю жизнь мы с тобой каждую копейку считали. А эта? Ну чего ей не хватает? Училась бы, работала, себя уважала, так и её бы уважали.
У Ольги Андреевны снова навернулись на глаза слёзы.
– То ли кто сбил её в первый раз, - сказала она, - закрутил ей голову, поверила. То ли все теперь такие. Вон девушки в брюках все, курят больше ребят, водку пьют охотнее, чем вино, развязные - хуже, чем парни. Век, что ли, такой? Даже, мне говорили, в газетах об этом пишут.
– Газеты, газеты, - раздражённо произнёс Алексей Афанасьевич.
– Чего уж там на век сваливать! Проглядели девчонку, вот что я тебе скажу.
– Да как же за ней углядеть было?
– То-то и оно, что не знаю. И никто не знает. Болтовня одна у нас насчёт воспитания. А надо было, видно, лупить как Сидорову козу, чтоб боялась ослушаться родителей пуще огня. Да насчёт парней предостерегать - по женской линии. А теперь уж что, теперь поздно! Ну куда вот её сейчас понесло?
– К тётке Вере… уже не пойдёт… - всхлипнув, произнесла Ольга Андреевна.
– Побоится пойти…