Вечная ночь
Шрифт:
– Слушай, лапушка, что за фокусы? Ты же сама сказала, что хочешь поехать с нами на квартиру, где спрятана видеокамера, – уговаривал ее дядя Мотя, развернувшись с переднего сиденья, – ты собиралась помочь нам поймать маньяка, который убил Женю. Что же теперь?
– Т-теперь я в-вам не в-верю, – сказала Ика, не открывая глаз.
– Почему? Мы же с тобой друзья.
– Д-друзья, т-так остановитесь и п-пустите меня в с-сортир. В-вон, там, у м-метро, к-кабинки.
– Там грязно и воняет, лучше потерпи, – елейным голосом посоветовал дядя
Ика помотала головой и приложила палец к губам, чтобы ей не мешали. Она сосредоточенно качалась на качелях спортивного комплекса, который стоял в ее детской. Качели взлетали под потолок. Потолок был высокий, не белый, а голубой, и на нем Ика с папой нарисовали облака, солнышко. Все рисовал папа, Ика только подрисовывала облакам и солнцу глазки, ротики, чтобы они на нее смотрели и улыбались.
– Пусть полежит, – сказал профессор Гущенко, когда Оля вернулась в свой кабинет, – то, что он скорее болен, чем здоров, для меня очевидно. И я бы, Оленька, на твоем месте не спешил приписывать ему установочное поведение.
Больной был бледен, глаза его бегали. Оля заметила струйку пота, стекающую по бритому виску.
– Потеря автобиографической памяти, некоторые признаки аутоскопии. То есть собственное тело он воспринимает как неизвестного двойника во времени и в пространстве. Таким образом, налицо расщепление психики. Элементы бреда. Галлюцинации. Велеречивость, вязкость, ригидность. Плюс эмоциональная тупость. Я бы пока поставил шизофрению под ма-аленьким, вот такусеньким вопросом, – он показал кончик мизинца и улыбнулся, – думаю, скоро вопрос отпадет, диагноз полностью подтвердится. Лечение можно начать уже сейчас. Надо ведь помочь человеку. Это наш профессиональный долг, верно? Терапия психотропными средствами, инсулиновые комы.
Профессор был спокоен и слегка насмешлив. Оля знала, что говорит он сейчас для больного, а не для нее. Они оставались вдвоем совсем не долго, минут двадцать. Но Карусельщик удивительно изменился. Никакого куража не осталось. Он молчал, и это было совсем уж странно. Сидел на стуле, сжавшись в комок, втянув бритую голову в плечи, и накручивал на палец уголок казенной пижамной куртки.
«Вот это класс! – восхитилась Оля. – Кирилл Петрович сразу поставил мерзавца на место. А мне, как всегда, не хватает жесткости».
– Ну, что, дорогой, будем лечиться? – Профессор встал, прошелся по маленькому кабинету, положил руку Карусельщику на плечо и подмигнул Оле.
Больной вздрогнул и съежился под его рукой. Даже стало жаль наглого болтуна. Он казался совсем несчастным и пришибленным, особенно на фоне Кирилла Петровича, спокойного, уверенного, веселого. Оля давно не видела своего учителя в такой отличной форме. Полтора года назад, когда они встречались в последний раз, профессор Гущенко был на грани нервного истощения. Впрочем, она тогда чувствовала себя не лучше. Между ними происходило много неприятных разговоров,
«Ладно, не стоит вспоминать», – одернула себя Оля.
– Идите, отдыхайте, – сказал Карусельщику Кирилл Петрович, – все будет хорошо, мы с Ольгой Юрьевной обязательно вам поможем.
Больной поднялся и на заплетающихся ногах вышел из кабинета. Перед тем как исчезнуть за дверью, он быстро взглянул на Олю, словно хотел сказать что-то, но промолчал.
– Ну что, Оленька, – профессор обнял ее за плечи, – откроем окошко да покурим?
Она не могла отказать, хотя сама почти никогда не курила в своем кабинете и никому не разрешала.
От ветра зашевелились бумаги на столе. Стало холодно. Оля накинула вязаную кофту поверх халата. Они уселись на подоконник. Профессор так и не снял очков, она не видела его глаз, от этого было слегка не по себе.
– Вы его здорово напугали, Кирилл Петрович.
– Я не нарочно. – Он улыбнулся краем рта. – Противный тип. Впрочем, он, безусловно, болен. А больных надо жалеть, лечить, откинув личные симпатии и антипатии.
– Вы думаете, это действительно, шизофрения? – Оля попыталась разглядеть глаза Гущенко сквозь затемненные стекла, но не получилось.
– У тебя есть сомнения?
– Да. Я поэтому и позвонила вам. Спасибо, что сразу приехали.
– На здоровье. Я был поблизости. Слушай, сколько мы с тобой не виделись? – Он слегка отстранился и снял наконец очки. – Выглядишь неплохо. Подстриглась. Между прочим, напрасно. У тебя хорошие волосы.
– Что, так хуже?
– Нет. Тебе идет. Просто волосы жалко. В наше время роскошная шевелюра редкость, даже у женщин. А уж у мужчин… – Он вздохнул, загасил сигарету и похлопал себя по голове.
– Не гневите Бога, у вас никакого намека на лысину.
– А вот посмотри, редеют на макушке. – Он пригнул голову.
– Все в порядке, Кирилл Петрович, кстати, макушка у вас двойная.
– Да? Не знал. Ну и что это значит?
– Вы должны быть очень счастливым человеком, просто обязаны.
– Ты смешная… – Он провел пальцем по ее щеке. – Веришь в такие штуки? Двойная макушка. Ну ладно, душа моя, давай выкладывай, зачем звала.
– Кирилл Петрович, – Оля зажмурилась и незаметно сложила пальцы крестом, – я попросила вас приехать потому, что мне показалось, этот человек, Карусельщик, на самом деле Марк Молох.
– Кто, прости? – Гущенко протер очки полой халата и опять надел их.
Он не мог не помнить. Просто удивился, и сейчас, кажется, они опять поссорятся, как полтора года назад. Оля почувствовала, как он напрягся. Не хотелось ему возвращаться к той истории. Понятно, он тогда проиграл. Группа развалилась. Убийцу не нашли.
Сколько всякой мерзости насмотрелась и начиталась она тогда, гуляя в паутине. Из однообразного месива выделялся только один автор. Марк Молох. И монологи Карусельщика удивительно напоминали его стиль, его изобразительный ряд.