Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

Шевердин Михаил Иванович

Не скоро Настя-ханум собралась с силами. Долго-долго провожала она глазами пенистый бурун от катера, и слезы текли по ее щекам.

Она побрела к себе. Она уже вставила ключ в замочную скважину... но так и не решилась повернуть его.

Она вернулась на палубу и простояла на корме до вечера, до того, как солнце спряталось в барханы Каракумов и почти без сумерек наступила темнота.

Она решила, что теперь время. В коридорчике было душно. Мошкара теснилась роем у слабого огонька фонаря.

Настя-ханум решительно повернула ключ

и, стоя на пороге, не глядя внутрь погруженной во мрак каюты, сказала тихо, деревянным голосом:

– Вам здесь нельзя... Вас искали. Вас ищут по всей реке...

По горячему дыханию на щеке она почувствовала, что он стоит рядом и тяжело дышит. Видно, он проснулся мгновенно и сразу же бросился к дверям.

На своем лице она ощутила прикосновение шерсти папахи. Человек выглянул в коридор.

Там никого не было. Человек властно, но бережно отодвинул Настю-ханум и вышел. Дверь он неслышно прикрыл снаружи.

Прижав руки к груди, Настя-ханум долго стояла не шевелясь. Но она ничего не слышала, кроме обычных пароходных шумов. Гудели механизмы, стучали шатуны, шлепали по воде колеса. Все так же в коридорчике теплился огонек фонаря. Мошкары стало как будто еще больше.

Настя-ханум пошла на палубу. К ней приблизилась фигура в туркменской шапке, и она едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Голосом капитана Непеса шапка сказала:

– Салам, ханум... А мы шли потревожить вас.

– А что?

– На восходе солнца Джантак Тугай, а там и Соленый бугор...

– И... и...
– и вдруг Настя-ханум заплакала, горько, по-бабьи, с причитаниями, с всхлипываниями.

– Что случилось? Что?
– сочувственно бормотал совершенно растерявшийся капитан Непес.
– Зачем плакать? Все будет хорошо. Вы еще вернетесь... домой... на родину...

Разве он мог понять, почему плакала эта женщина?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Голос твой неясен, твой облик

чудесен,

Ты лаской наполнила душу мою.

А б д у-Э у д и-а л ь-В а к и л ь

Желтая вода, желтый песок на далеком берегу, желтое рассветное небо. От желтизны с ума сойти можно...

И нет лодки. Куда запропастилась обещанная лодка? До боли Настя-ханум вглядывалась в желтизну мира, а лодки так и не было. На востоке за горным хребтом желтизна неба нестерпимо ярка. Солнце вот-вот выкатится из-за гор. И тогда зашлепают птицы по желтой воде, и... тогда всему конец. Капитан Непес сказал: "Жду лодку до солнца... Больше ждать не могу. Больше ждать не буду".

Насте-ханум хотелось плакать, но она не плакала. И разве имело смысл плакать от этой желтой судьбы? Нет лодки, нет людей, которые должны снять ее с парохода капитана Непеса и отвезти на берег. На тот берег. Он совсем негостеприимный, отвратительно желтый, в желтом мареве, отталкивающе желтый. Желтый холм, почему-то называющийся Соленым холмом. Но за ним ее ждет Гулям...

Улыбка, нежная улыбка смягчила линии ее беспокойного рта. Руки до боли вцепились в поручни. Где же, наконец, лодка?

–

Когда женщина улыбается, она видит счастье, - сказал капитан Непес. Он подошел и тоже взялся за поручни. Капитан тоже смотрел на желтую воду и на песчаный желтый берег. Его карие с желтыми зрачками глаза тоже не видели ничего похожего на лодку. Не к лицу мужчине проявлять свое беспокойство в присутствии женщины, пусть даже эта женщина красива.

По мнению капитана Непеса, Настя-ханум заслуживала того, чтобы назвать ее красавицей. Белая, цвета молока, кожа с румянцем розы, глаза пери, походка газели. Гм, гм! Любой туркмен, а туркмены издревле ценители женской красоты, назвал бы эту женщину "майль" - молодой верблюдицей, что было идеалом красоты у кочевников Каракумов, и отвел бы ей в своей юрте достойное место. Настя-ханум произвела впечатление на старика Непеса, нет, даже поразила его. Все издревле воспитанные в нем, туркмене, рыцарские чувства заставляли его принимать в ней участие гораздо большее, нежели полагалось в соответствии с официальными инструкциями, полученными от Петра Кузьмича.

Петр Кузьмич терпеть не мог, когда без спроса лезли в его, Петра Кузьмичовы, дела. Капитан Непес прекрасно знал повадки беспокойного коменданта и все же не удержался и задал Насте-ханум вопрос. Капитана Непеса обуревали самые разноречивые чувства: отцовская забота о беспомощном молодом существе, нежность к прелестной женщине, любопытство человека пустыни, столкнувшегося с интереснейшей загадкой.

Он еще раз изучил взглядом кромку далеко желтевшего берега, посмотрел на то место, откуда первый солнечный луч должен будет рассечь небосвод, и спросил:

– Что русская женщина может там делать? Советская женщина из страны свободы бежит в страну несчастия и жестокости?

Капитан Непес никогда не был пропагандистом. Он даже среди своих матросов не вел агитации. Он считал, что советская власть сама по себе достаточно хороша. Для кааждого нормального трудящегося человека советская власть была делом само собой разумеющимся. Сейчас капитан Непес хотел сказать красивой молодой Насте-ханум что-то совсем другое - приятное, даже поэтическое. И к тому же, какое ему дело, что какая-то женщина должна по разрешению коменданта погранрайона сойти с его парохода и уплыть на специально присланной лодке на чужой берег?

Но капитан Непес не удержался и вздумал упрекать незнакомую женщину, у которой, очевидно, имелись все законные основания уехать за границу.

Настя-ханум удивленно посмотрела на старого капитана, глаза ее наполнились слезами. Она ответила совсем невпопад:

– Боже мой... Где же она?

– Да, солнце сейчас взойдет, а каимэ я не вижу. Вон купа деревьев... Вон мазанка перевозчика. Здесь всегда переправа была... Тысячу лет переправа. Днем и ночью сотни людей, верблюдов... Дорога на Герат, Меймене. Большая дорога... Четыре перевозчика эмиру сорок две тысячи тенег* налога в год платили...