Вечное пламя
Шрифт:
Айнцигер наслаждался произведенным эффектом. Было видно, что он оттачивал эту историю, где каждая подробность, каждая деталь играла свою важную роль.
Когда Лилленштайн немного успокоился, обер-лейтенант снова отсалютовал ему бокалом. Генрих поддержал. Они выпили.
Вскоре оба решили выйти подышать на балкон. На улице было тепло. Где-то далеко за деревьями парка горели фонари. Было видно, как там прохаживаются полицейские.
Из открытых дверей за их спинами доносились
– Хорошее себе гнездышко свил этот фон Лоос, – заметил Лилленштайн.
– Да, – Айнцигер всей грудью вдохнул влажный ночной воздух. – Скажите, Генрих, вы верите в предчувствия?
– Во что?
– В предчувствия.
– Нет.
– Завидую.
– А вы верите? – Лилленштайн повернулся к обер-лейтенанту.
Тот пожал плечами и непонятно ответил:
– У меня нет другого выбора. Мне почему-то кажется, что мы больше не увидимся. А в предсказания вы верите?
– Вы слишком много выпили, Гиацинт.
– Не без этого. Но я хочу сделать вам подарок. И можете думать, что это просто с перепою.
– Валяйте.
– Если вы когда-нибудь повстречаете человека с камнем на сердце, бегите от него без оглядки. Или убейте сразу.
Фон Лилленштайн фыркнул. Айнцигер непонимающе посмотрел на него. Генрих рассмеялся.
– Черт побери, Гиацинт! Это похоже на дурной рассказ, из газетенки, что продают на Пренцлауер-Берг. – И он повторил грозным голосом: – Если вы повстречаете человека с камнем на сердце… После истории о несчастном Альтмане это звучит смешно.
– Пожалуй, вы правы, – Айнцигер улыбнулся. – Я много выпил. Арманьяк довольно непростой напиток. В такие моменты я бываю либо весел, либо до смешного серьезен.
– Смотрите, что происходит, – фон Лилленштайн кивнул в сторону парка.
– Странно…
Света фонарей уже не было видно. Деревья разрослись. Вытянулись вверх, стали гуще. Обступили их со всех сторон! Их ветви опустились ниже, схватили двух немецких офицеров, стиснули. Генрих хотел закричать, но не смог. Руки немилосердно скрутило за спиной, до боли! И он стал падать, падать вниз, с балкона на землю, усыпанную прелыми иголками…
Где-то сзади что-то кричал Айнцигер, но Генрих не слышал его. Он падал… падал…
Скрип… скрип…
В ночном воздухе что-то громко треснуло. Фон Лилленштайн вздрогнул и проснулся.
80
В ночном сыром воздухе звонко оборвалась гитарная струна.
Колька вздрогнул, проснулся. Кто-то крепко держал его за руку. Парнишка заметался, еще не стряхнув с себя сонное оцепенение.
– К генералу беги! К генералу! Давай, мальчик, давай! Беги!
Наконец Колька сообразил, что за руку его ухватил Лопухин.
– Дядя Ваня!
– Беги, Колька, беги к генералу!
Лопухин хрипел, глаза на исхудавшем лице таращились жутко. Рот ввалился.
– Давай, быстро! Беда может быть! – Он толкнул парнишку к выходу.
Колька отскочил назад, споткнулся о пенек, служивший табуреткой. Едва не упал. А когда снова повернулся к Лопухину, тот лежал как ни в чем не бывало, с закрытыми глазами. Только руки цепко сжимали не то камень, не то железку, что принес давеча Болдин.
Колька растерянно огляделся. Тяжелые спят. На столе чадит артиллерийская гильза, приспособленная под светильник.
Может, почудилось? Привиделось со сна?..
Паренек сделал пару шагов к выходу. Потом остановился. Осторожно вернулся назад. Наклонился над Лопухиным, прислушиваясь к его дыханию.
Иван дышал ровно. Как обычно.
Только чувствовалось что-то… Особое. То, что не объяснить никакими словами. То, что отличает живого от мертвого, человека спящего от человека без сознания.
Колька сорвался с места и исчез в ночи.
Он бежал через лагерь, от костра к костру, рискуя налететь на дерево, закрывая лицо ладонями от низких веток. Кто-то окликнул его… или показалось? Парнишка не останавливался.
На полном скаку он проскочил кухню. Перемахнул, по-заячьи поджимая ноги, через широкую скамью. Едва не налетел на куривших в темноте красноармейцев.
– Эй, малец!
– Куда это он?..
Дальше, дальше! Колька обогнул поленницу дров.
Еще немного!
И тут под ноги что-то подвернулось. Парнишка споткнулся, запрыгал на одной ноге, пытаясь сохранить равновесие, но ботинки скользнули по жидкому. Колька упал. В ноздри ударил мерзкий запах.
Паренек перекатился. Оперся руками и огляделся. В неровном лунном свете он увидел большую темную колоду, разлегшуюся посреди тропинки. Колька пододвинулся ближе…
На земле лежал боец. Выпученные, налитые кровью глаза, вывалившийся язык. И страшно разорванный рот. Залитая темным гимнастерка.
Колька отшатнулся. Замер.
Темнота вдруг сгустилась вокруг. Сжалась. Обступила со всех сторон.
Колька зашарил руками по земле в надежде подобрать палку. Но ладони наталкивались только на непонятные склизкие комочки.
– Господи, – прошептал Колька. К горлу подкатила тошнота. Сглатывая обильную слюну, парнишка пополз в сторону и остановился, только когда уперся спиной в ствол дерева.
Там он замер, прислушался.
Где-то в темноте раздавались приглушенные, чавкающие звуки. Будто кто-то жевал жидкую кашу огромным ртом.