Вечное пламя
Шрифт:
– Н-на!!!
Мертвец подскочил, казалось, метра на два. Он обхватил лицо руками, заметался, а парнишка загородил собой Болдина, выставив перед собой факел. Головня, неожиданно разгорелась сильнее, зло треща и стреляя искрами!
– Тревога! – заголосил Колька. – Тревога! На генерала напали!
Отовсюду уже бежали люди. В ночном лесу слышались крики.
Черная фигура мертвеца метнулась в сторону кустов. Он с хрустом вломился в них, побежал, тяжело топая…
Колька опустил головню. Тяжело хрипящий Болдин приподнялся на одно колено, дернул парнишку к себе и прохрипел
– Никому! Понял?! Никому!
Колька часто закивал.
81
Когда Колька вернулся в лазарет, Лопухин сидел на кровати.
– Дядя Ваня! – Парнишка кинулся к Ивану. – Дядя Ваня, вы как?
– Успел? – спросил Лопухин, обняв Кольку за плечи.
– Да! А откуда вы узнали? Там… – Парнишка запнулся, вспомнив наказ генерала никому не говорить. Он никак не мог решить, касается ли этот запрет Лопухина.
– Есть хочу, – вздохнул Иван. – Покушать бы… Сколько времени?
– Утро уже. Мы там стрельбой весь лагерь всполошили. Солдаты по следу пошли, но ничего не обнаружили.
– Сбежал?
– Да. Убег… – Колька кивнул. – А я вам сейчас принесу чего-нибудь! Каши хотите?
– Каши? Хочу. Мне б еще встать…
– Ой, а наверное, нельзя…
Но Лопухин уже слезал с кровати.
– Помоги-ка…
Колька быстро подхватил Ивана под руку, но того не держали ноги. Лопухин покачнулся, колени подломились, и он рухнул на пол.
– Черт!
На пороге показалась встрепанная Лиза.
– Коль, а чего стреляли? Суета такая… – Она увидела упавшего Ивана. – Кто разрешил?!
Лиза помогла Лопухину взобраться на кровать. Попыталась снова уложить, но Иван уперся.
– Хватит, належался уже. Вся спина болит.
– А все-таки надо прилечь! У вас еще слабость! – Лиза мягко, но настойчиво укладывала Ивана. – Полежите немного, сил наберетесь, снова сядете…
– Да не могу я уже…
– Надо…
– Колька, скажи ей! – взмолился Иван.
– Что сказать-то?
Лопухин подтянул парнишку к себе и что-то прошептал на ухо.
– А-а-а… – протянул тот и бесхитростно отрапортовал: – Теть Лиз, ему по нужде.
Иван кашлянул.
– Ну и что? – после долгой паузы спросила медсестра.
– Ну, как… Стесняется, – непринужденно пояснил Колька.
– Ха, – Лиза всплеснула руками. – Можно подумать, я чего-то там не видела, пока он без сознания был!
Мужчины затихли.
Лиза покраснела, возмущенно фыркнула и вышла. Колька побежал в угол за банкой, служившей в лазарете уткой.
Когда все закончилось, Иван с тяжелым вздохом откинулся на кровать.
– Как все усложняется… – Он прикрыл глаза.
– Дядь Вань, не засыпайте, – попросил Колька. – А то вдруг опять не проснетесь…
Лопухин улыбнулся.
– Нет. Теперь проснусь. Обязательно. Я теперь долго жить буду… – Он дотронулся до чего-то на груди. – Ты вроде кашу обещал?
– Да! Я сейчас!
Колька выбежал наружу. Вскоре он вернулся с полным котелком ароматной горячей перловки с кусочками мяса и двумя ломтями хлеба. По всему лазарету разлился непередаваемо вкусный аромат, мигом перебивший медицинские запахи. Лопухин почувствовал,
– Сколько я провалялся? – пробормотал он с набитым ртом, каша оказалась горячей. Иван обжигался, дул, но глотал густую перловку с неистовым удовольствием.
– Долго. Тут чего только не было, – Колька развел руками. – Вы кушайте, я потом все расскажу. Сейчас лагерь снимается. Уходим на другое место…
– Да? – Иван забеспокоился. – А я как же? Мне ж на ноги надо тогда…
– Да вы не беспокойтесь, понесут! Как падишаха, на носилках! – Колька рассмеялся.
– Какого такого падишаха?
– Ну, знаете, как в сказке… – Парнишка заулыбался, и Иван неожиданно понял, что, несмотря ни на какие ужасы, на смерть и страх, перед ним сидит ребенок.
Лопухин смущенно кашлянул.
– Раз как падишаха, то ладно… Но на ноги мне, однако, надо. А то привыкну на носилках кататься. Ты мне лучше расскажи, как я тут оказался?
– После того, как из сарая выбрался, я в лес дернул. А там меня ребята дяди Степана подхватили. Я в яму свалился, а они меня нашли.
– А дядя Степан – это кто?
– Партизан, – ответил Колька. – Они с товарищем генералом уже давно. А дальше…
Полог палатки широко распахнулся. На пороге стоял Колобков.
– Лопух!
– Колобок!
Дима кинулся к Лопухину. Обнял.
– Ну, ты отдохнул!
– А ты похудел!
Иван смотрел на Колобкова и не узнавал. Всегда импульсивный, что называется, с шилом в заднице, сейчас Дима выглядел более замкнутым, сдержанным. Словно огонь, который полыхал внутри его, не угас, но больше не слепил, не освещал все на многие метры вокруг, а просто горел, выделяя теперь больше тепла, надежности. Лопухин вдруг с некоторым сожалением понял, что Колобкова настигло задержавшееся неведомо где взросление. Дима уже не стремился «повоевать, пока есть с кем», не гонялся за слухами. У него появилась цель. Самая важная, главная. И он готов был сделать все, что только можно, чтобы достичь ее. А если судьба сложится так, что сделать этого он не сумеет, так пусть другие дойдут и достигнут. И коли помянут его, Колобкова, добрым словом, стоя на развалинах рейхстага, то и будет ему, Димке Колобку, от этого счастье. Где бы он на тот момент ни был. Хоть бы и не жив совсем.
Оказывается, люди взрослеют не по годам, а просто когда придет срок.
Немцев расстреляли быстро и хладнокровно.
Последовала команда:
– Auf!!! [18]
Штурмбанфюрера отвели в сторонку. Он мотался, как пьяный, и едва передвигал ноги. Бородатый мужик в потертой шинели со споротыми петлицами гаркнул:
– Целься! Пли!
После грохота выстрелов в лесу на какой-то момент стало тихо.
Фон Лилленштайн уходил вместе с партизанами. Ему на время развязали руки. Дали поесть. И погнали вслед за телегой, как корову, привязав веревкой.
18
Встать! (нем.)