Вечные ценности
Шрифт:
Владимирская икона Божией Матери
Среди православных до сих пор принято дарить иконы практически на все случаи жизни. Мерную икону дарят при рождении. Икону можно подарить целой семье – такая икона станет семейной, на ней пишутся святые покровители всех членов семьи вместе. Самой распространенной семейной иконой является собор святых – изображение всех покровителей членов семьи. Они молятся об этом роде, об этом семействе.
Есть иконы именные, на которой изображен святой тезка-покровитель. Венчальную икону Вседержителя и Пресвятой Богородицы дарят к таинству Венчания.
Икона – это в первую очередь образ Бога или святого покровителя, которому следует молиться, а не оберег, амулет или талисман, который сам по себе, одним фактом существования должен оберегать человека. То есть не образ работает, а с этим образом надо работать. Это как с ангелом-хранителем, он – не бес, если его не призываешь, он тихо сидит у нас за правым плечом и ждет, когда он нам понадобится.
Поскольку икона – окно в мир света, то иконам свойственна светоносность. Она достигается за счет золотого фона, свечения ликов и сияния вокруг головы святого – нимба. Иконописцы добиваются такого свечения многослойным наложением красочных слоев. И тогда все в иконе пронизано светом: он падает на лики, руки, на складки одежд, отражается на предметах и архитектуре.
Икона – цикличное явление, поскольку все наши действия по отношению к ней повторяются, как движение по кругу. Да, в отношениях с иконой мы все делаем, как всегда. Наше поведение по отношению к иконе не может быть непредсказуемым, как это бывает в наших отношениях с людьми. Подходя к иконе, мы уже даже в мыслях своих стараемся быть лучше, чище, светлее, смиренней. Стараемся, чтобы осела душевная муть, которая у нас постоянно во взболтанном состоянии. Мы зажигаем свечку или лампадку и пробуем молиться.
Неважно, по канону ли или своими словами, долго ли, кратко ли. Важно, что слова повторяются, как бы идут по кругу. Это все равно как лепет слов «мама», «Боже», «Господи», когда нам плохо… Это не ум, а нечто вечное говорит в нас этими словами. Важно, что не выгода тут нами движет, не расчет, не долг, а нечто другое – всплеск души, который, по сути, кроме Бога, никому больше не нужен. Люди еще готовы слушать что-то дельное, но никому не хочется упираться в тупики, ощущать безысходность, беспросветность. И только Богу мы можем крикнуть в рыданиях: «Господи, прости, что я такой! Господи, помоги!»
И этот бессмысленный крик и бессмысленная просьба – как дверь в четвертое измерение в трехмерной комнате. То есть в трехмерном пространстве нет выхода, а в многомерном – сколько угодно. Отсутствие смысла в нашем крике как раз и выключает логику, наше критическое полушарие мозга. Обращение к Богу через икону приводит к объединению с Богом и с миром, и там, где был тупик, уже брезжит свет.
Это связано и со временем, потому что икона поднимает нас, как на крыльях, над конкретным днем, месяцем, годом. Ведь и на самой иконе практически нет времени. Все (черты лица, жесты, одежда, позы, строения, пейзаж) передается иначе, чем в реальности. Икона как бы подвешена в вечности. И нас она поднимает на некоторую высоту.
Икона
Икона – инструмент обряда, потому что цикличность наших повторяющихся по отношению к ней действий похожа на замкнутую электрическую цепь, по которой рано или поздно пойдет ток.
Вот почему иногда иконы с житием так и изображают, как бы в круге, когда по периметру, как по циферблату часов, идут сцены жизни. В большинстве икон скрыт круг жизни, который обычно мы не видим. А если б видели, возможно, жили бы иначе. Говорим же в конце жизни: «Если б знал, что так будет, никогда бы…» Так вот тебе икона с кругом жизни, вот и смотри… упреждайся!
А здесь мы видим все сцены жизни, всю нашу жизнь, здесь она нам предстает одновременно. Точно так же всплывают перед иконой в нашем сознании все наши грехи. Вот что значит очищение от грязи! Когда в нас меньше грязи, мы эту грязь лучше видим.
Икона – это и наставление. Не живое и разболтанное, как живой человек со всеми его слабостями и сильными сторонами, а строгое, назидательное, серьезное… с напоминанием о лучшем, чтобы к нему стремиться…
Икона – это духовное явление. Она напоминает, какое духовное богатство сосредоточено внутри каждого из нас, не меньшее, чем у таких подвижников духа, как старцы. Просто у них это богатство все время в действии, все время работает (ведь житейские хлопоты уже не мешают заниматься душой), а у нас оно – за семью запорами, на самом дне души.
Но раз икона обладает такой силой, что освещает нас изнутри, так что мы начинаем видеть то, что не видели, то какой же силой должен обладать иконописец, чтобы написать ее? Чтобы накопить эту силу, обет ли молчания он должен принять на целый год, как Андрей Рублев в 1408 году перед написанием «Троицы»? Или месяц, два, три перебирать и рассматривать старые иконы, как это делает иконописец на картине, набираясь этого крепкого духа, воспитанного суровой жизнью, этой истовой веры и стойкости, как у протопопа Аввакума? Или переписать Евангелие, может быть, и не один раз, как это делали в XI веке ученики первого нашего иконописца Киевско-Печерской Лавры Алимпия?
До тех пор, пока открывшийся Божественный Свет не ввергнет душу в трепет… Вот этот трепет-то и нужен для написания иконы. Потому что только тогда и будешь писать ее не собственной рукой и не кистью, а десницей самого Бога, чей замысел только в таком состоянии и прочувствуешь. А состояние это таково, что у некоторых иконописцев, когда писали распятие, даже раны открывались на ладонях…
С другой стороны, нельзя писать икону и без душевного смирения. До какой степени? Вплоть до ощущения, что недостоин писать. Духовный человек чище. А когда ты чист, то грязные пятна выделяются. Когда же ты весь погряз в грехах, тебе кажется, что ты чист.
Скромность – от смирения. Кто унижен, тот возвысится. Чем я ниже, тем выше. Старцы вот не имеют благ, живут на хлебе и воде. И говорят о себе: я самый большой грешник. Это не чувство вины, а смирение, чувство малости своей… В каждом веке степень смирения была разная.
Например, в XIV веке у Феофана Грека все лики гневные, страшные… Он и сам понимал, что не по чину берет на себя роль Творца, Вседержителя и Верховного Судии, но гордыня мешала смириться. А у Андрея Рублева уже все мягкое, нежное, уступчивое. Поднялся человек до смирения, справился с собой…