Вечный Град (сборник)
Шрифт:
– Прости, давай на сегодня закончим. У меня, правда, очень болит голова. Я пойду лягу.
И, ударив в колотушку, вышла из комнаты, не дожидаясь прихода служанки.
В следующий раз Марцелла стала говорить подробнее о судьбе эона Премудрости-Софии.
– Из всех эонов созерцанием Праотца или Глубины мог наслаждаться только один Ум. Но вот София, младший эон, воспылала дерзостной страстью к недоступному ей Праотцу, пожелав познать его величие. Но это было для нее невозможно, и, сколько она ни устремлялась к Непостижимому, и сколько ни желала раствориться в нем, некая охраняющая сила, именуемая Пределом, удерживала ее. Охваченная страстью, София ниспала во внешний мир, и долго скиталась, томясь тоской о возлюбленном, и родила некую несовершенную
Тут голос Марцеллы задрожал, и она замолчала. – Ты знаешь, – заговорил Веттий, сделав вид, что не замечает ее внезапного огорчения. – Мне почему-то вспоминается один рассказ из той новой книги, что мы читали летом в Номенте: это «Метаморфозы» некоего африканца по имени Апулей. Всей книги я не перескажу, но если тебе известен «Лукий или осел» Лукиана из Самосаты, то основная линия там та же. Некий Луций превратился в осла и никак не мог вернуть свой человеческий облик. Но есть там вставная история об Амуре и Психее. У царя с царицей были три дочери, младшая и прекраснейшая из них звалась Психеей, и было велено выдать ее замуж за неизвестного супруга, и ее поставили на утес, думая, что готовят к смерти. А потом оказалась она в чудесном дворце, и все ей там служили, а по ночам являлся к ней неведомый супруг и сочетался с ней как с супругой. И ей было запрещено его видеть, а она все-таки решила подсмотреть и ночью спрятала лампу под глиняным горшком, а потом достала ее и увидела, что супруг ее – сам крылатый Амур, сын Венеры. Она нечаянно капнула на него масло из лампы, он проснулся, разгневался и оставил ее. И она тоже долго скиталась и тосковала, и повсюду искала Амура. Но все-таки нашла, и кончилось, как водится, свадьбой, и родилась у них дочка по имени Наслаждение.
– Я, конечно, не читаю историй про ослов, – заговорила наконец Марцелла, совладав с чувствами, – но твой рассказ меня заинтересовал. Принеси мне, если можешь, эту книгу! Ну а теперь слушай, что дальше случилось с Софией…
Разумеется, просьба Марцеллы была удовлетворена со всей возможной и даже невозможной быстротой: книгу для нее Веттий добыл в тот же день у одного знакомого книготорговца. В следующую их встречу Марцелла сразу же о ней заговорила.
– Этот твой Апулей, как мне кажется, знает намного больше, чем говорит. Не буду утверждать, что он пневматик, но что о Софии он слышал, это бесспорно. А что известно о нем самом?
– Да очень мало чего. Некоторое время он жил в Риме, давно, но его никто не помнит. Известно, что на родине его судили по обвинению в колдовстве: якобы он околдовал какую-то пожилую вдову и женился на ней. То есть женился – точно, а вот что околдовал – это обвинителям доказать не удалось. В общем, оправдали его.
– Я не удивлюсь, если он и правда причастен тайному знанию. Только маскирует его игривым тоном и языческими мифами. Но, во всяком случае, это интересно, так что за эту книгу я тебе благодарна.
– Марцелла… – помедлив, начал Веттий. – Почему тебя так волнует судьба этой Софии? Ты прямо сама не своя делаешься, когда о ней говоришь.
Лицо Марцеллы покрылось красными пятнами. – Как ты можешь говорить «этой Софии»?
– возмутилась она. – История Софии знаменует историю каждой человеческой души в ее устремлении к Первоначалу. И в ней причина нашего ниспадения в темницу плоти.
– Да, пожалуй! – согласился Веттий, думая про себя и собственное неразделенное чувство к Марцелле. Но все же он не стал бы плакать над Софией.
Незадолго до октябрьских календ Марцелла сообщила Веттию, что священная трапеза состоится в доме Криспа на Широкой улице, и передала слова, какие он должен сказать при входе. Веттий думал, что будет, как обычно, сопровождать ее, но она велела ему явиться туда одному в последнем часу дня.
– Мне, как посвященной, надо быть там раньше. А тебе – как я сказала.
Веттий повиновался и в назначенный час явился к дому Криспа, являвшему собой зрелище довольно странное. Это был особняк, но сильно запущенный. По каким-то неуловимым приметам было понятно, что там никто постоянно не живет, хотя слуги сновали во множестве и привратник встречал каждого пришедшего бдительно, если не сказать настороженно. Вместо обычных расшитых пиршественных туник здесь гостям выдавались серые, как будто траурные.
В просторном атрии собралось человек тридцать народу. Ложа были расставлены, как на обычном пиру, но никто не возлежал, все стояли и тихо, сосредоточенно ждали. Наконец откуда-то из глубины появился Великий Учитель, одетый, единственный из всех, в белую льняную тунику, в которой он был похож на жреца Изиды, и с большой восковой свечой в руках. За ним вошли несколько женщин, с головы до ног укутанных в серое. Сердце Веттия дрогнуло: в одной из них по каким-то неуловимым признакам он узнал Марцеллу.
– Братья и сестры! – начал свою речь Великий Учитель. – Племя Сифово! Избранные и отмеченные! Посвященные и готовящиеся к посвящению! Мы собрались сегодня на трапезу любви, познания и освобождения. Помолимся от века избравшему нас Богу. – Он помолчал и, простерши руки ввысь, вдохновенно продолжал:
– О Тайна сущая прежде всего непостижимого и всего бесконечного – услышь меня, восхваляющего тебя. Услышь меня, Тайна, воссиявшая в своей тайне, с тем, чтобы тайна, сущая от начала, свершилась!
– Услышь меня, о Тайна! – эхом откликнулись все присутствующие.
– Напомню вам, – продолжал Великий Учитель, – в память чего мы собираемся здесь. В день полнолуния сошел на Иисуса свет Тайны, и стал он вещать ученикам своим о начале мира. И поведал им о Великой Невидимой Полноте, от которой пошло все и в которую все возвратится, и о двадцати четырех ее Истечениях, эонах, и о том, как один из эонов, София, покинул свое место, исполненный чрезмерной любви к Невидимому, и ниспал в низший мир, всецело принадлежа тому, высшему миру. Частицы Божественной Софии есть в каждом из нас, именно они влекут нас к свету. Сегодня все светлое, что есть в нас, соединится в великое сияние, мы на время освободимся из темницы этого мира. Наше темное будет творить дела тьмы – но да не смущается сердце ваше! Ибо Господь, наш Бог, спасший нас и пославший нам во спасение ангела Своего Иисуса Христа, призывает вас, братья и сестры, призванные, избранные и приобщенные к истинному познанию к преодолению всякого греха. И сказал Христос Своим ученикам, когда в течение пятисот пятидесяти дней являлся им тайно по воскресении из мертвых: тот, кто совершит все грехи и все преступления, и отыщет Таинства Света, и сотворит их, и свершит их, и не оступится, и не согрешит, тот будет наследовать Сокровище Света, Тайную Жемчужину…
Он долго еще говорил про эоны, архонтов, двадцать четыре тайны, – хотя Веттий уже достаточно слышал о них от Марцеллы, многое, тем не менее, было ему непонятно. Но наконец прозвучало то, что поняли все:
– Начнем же пир! Сейчас наши сестры усладят ваш слух божественными гимнами, и под звуки этих песен вы почувствуете, как высшее в вас отделяется от низшего.
После этого он возжег от свечи благовоние в трех стоящих рядом курильницах и возлег на главное ложе в первой девятке. Его примеру последовали другие, и тут же мальчики-прислужники начали обносить гостей вином и всевозможными угощениями – как на обычных пирах – и в воздухе стал распространяться сладкий волнующий аромат, какого Веттий никогда не обонял. Глядя на то, какие кушанья разносят рабы, Веттий не мог не отметить, что в отличие от философских пиров здесь явно прослеживалось неравенство: все, приготовленное Учителю и возлежавшим с ним, было намного более изысканно, чем то, что подавалось остальным. Так, к его ложу подносили то устриц и омаров, то отборные маслины, то большую жареную краснобородку – одну из ценнейших рыб, – то фаршированную матку свиньи, а к тому, на котором возлежал сам Веттий, принесли только мелких улиток, горшок гороха с люпином и костлявые куски разделанного зайца. Впрочем, это обстоятельство Веттия совсем не огорчило.