Вечный слушатель
Шрифт:
иль предчувствие розы растет вперехлест?
Снежноягодник, горка стеклянных соплодий,
открывается ветру - и вот, на свободе,
разлетаются чашечки крошечных звезд.
Шелестит золотарник - шуршит панихидой
семенам, унесенным в простор синевы.
Даже пугало шепчется с кариатидой,
тайну, вестница Леты, немедленно выдай,
ту, что спит в глубине прошлогодней листвы.
Это гальки над берегом блеск глянцевитый,
Иль
Там стоят, темно-серой одеждой прикрыты,
две фигуры: достоинству шведской Бригитты
соответствует благость китайца Ли Бо.
И все шире лазурь, все живей сердцевина
синевы заколдованной вешний разлив.
Как синица над желобом, дрогнет пучина,
и, прозрачней слезы, теневая картина
растрепещется, в зренье поэта вступив.
СКАЗАНО В ПОЛДЕНЬ
Сад в полудреме. Покой низошел
полднем долгим, сонливым.
Скоро ли яблокам падать в подол,
грушам и круглым сливам?
Все дозревает: колени расставь
для терна и мирабели.
Сладостью, магией взвихрена явь.
Спелость почти на пределе.
Наполняют чашу до ободка
плоды, благодарные зною,
лежат, мерцая, как облака,
желтизною, голубизною.
Паданки - ливнем. Во что перейдет
взятый от целого выдел?
Все - нараспашку. Несорванный плод
сгинул и жизни не видел.
Шорох в беседке: с утра до утра
там наседка сидит - притомилась.
Время, куда ты? В Заморье, пора...
Где же ты, сладость? Твоя кожура
желта ли, багрова? Ты жизнь иль игра?
Ответом доносится: милость!
ДОЖДЛИВОЕ ЛЕТО
I
Мак, облетай,- к чему хранить
дождинок тяжких зерна;
и ящерку легко сманить
во тьму корней - туда, где нить
прядет вторая Норна:
выводок юный
в гнездах чижата;
пишутся руны
коротко, сжато;
роза давно лепестки обронила,
иглы татарник топорщит уныло
цвел ведь, убогий, когда-то.
Он сделать силится рывок
собой заполнить поле.
Там пугало, как поплавок,
под ним - цветочный островок
средь зарослей фасоли.
Куколь со снытью
скручены твердо;
стянуты нитью
кросна и берда,
голос Гермеса из вечного мрака:
"Куколка, вызрей в коробочке мака,
бабочкой вылупись гордо!"
Уток погоды дождевой
струится по станине,
мгновенья мчат через навой,
и духотою дождевой
пропитан плат полыни.
Пасти мочажин
в гнили и в прели;
шорох протяжен;
тыквы созрели.
Умер снегирь, птицелов одурачен...
Отсвет над папертью все еще мрачен,
но не обманет у цели.
II
Споры от папорти - крылья сандалий.
О Гермес, не твоя ли работа?
Вскрыты семянки, и в дальние дали
сами подошвы тропу угадали
но смотри, не попасть бы в тенета!
Вспомни Клингзора: волшебник могучий
мне роднею доводится дальней.
Вызнала я, на неведомый случай,
жабника тайну, и мыши летучей
ты не сделаешь путь мой печальней.
Лета взбухает- и пенится дико
Унструт, речка подлунного мира.
Двух этих рек божество, Эвридика,
заточена в берегах: безъязыка
и безмолвна Орфеева лира.
III
Лепесток опасть спешит;
мак в коробочке шуршит
тяжкий, темнокровный.
Знай, что Норна ткет мечту,
подрубая на лету.
Спи, мой цвет шиповный.
Спи для Норны, что тебе
уготовила в судьбе
трудный путь, греховный.
Не серпом и не мечом,
знай, полынь с тропы ссечем.
Спи, мой цвет шиповный.
Спи, под шорох с вышины.
Для бессмертных не важны
звенья родословной.
Мчатся ветры, шелестя.
Знай, Орфей - твое дитя.
Спи, мой цвет шиповный.
УХОД СЕМЯН
Сентябрь - хозяин хмурый:
поспели времена.
Походкою понурой
в обувке жесткой, бурой
уходят семена.
Босые кармелиты
бредут в туман, во тьму,
для всех ветров открыты,
и ливнями облиты,
и мучены в дыму.
Султаны, камилавки
плывут сквозь белый свет
ни отдохнуть на лавке,
ни добрести до травки
у них надежды нет.
Стоят подобья пагод
салатная гряда.
Пучки, устав от тягот,
обвянут, в землю лягут,
лишь грянут холода.
Из древних лет несмело
бредет жрецов толпа:
для орфиков приспело
мгновенье смены тела,
священна их тропа.
Пусть имя - лишь обнова,
но неизменна суть.
Пусть гаснет свет былого,
в семянке - скрыто Слово,
и мир не стар ничуть.
МАРТИН КЕССЕЛЬ
(1901 - 1990)
***
Нет, мир земли не столь убог,
чтоб не почуять рост корней,
чей путь и долог, и глубок,
но ввысь приводит тем верней;
Во всем живом - росток такой
являет смысл и естество,
он есть в любой душе людской,