Ведьмаки и колдовки
Шрифт:
— Мое положение…
— Твое положение — твоя проблема, Велька. Надеюсь, скоро до тебя дойдет… а не дойдет, таки на Серых землях всегда людей не хватает, будут рады.
Поскольку возразить было нечего, возражать Велеслав не стал, просто ударил.
Попытался.
Себастьян с легкостью перехватил руку, и тонкие пальцы клятого метаморфа стиснули запястье, причем так, что кость затрещала.
— Сломать? — поинтересовался Себастьян, глядя в глаза. С усмешечкой своею, которая, правда, не
— Я, между прочим, тоже твой брат. — Велеслав руки берег.
— Конечно, — к счастью, метаморф не стал долавливать, — и я безумно рад, что иногда ты об этом вспоминаешь.
Он стряхнул пылинку с синего уланского мундира.
— Я очень надеюсь, что ты все поймешь правильно…
Велеслав кивнул: поймет.
И запомнит.
Ничего, жизни длинная, а королевская милость — вещь такая, которая сегодня есть, а завтра и нету… выпадет еще случай поквитаться за обиды, и за давние, и за нынешние…
Додумать Велеслав не успел.
И удара не увидел. Только нос хрустнул; стало вдруг больно; и потекла по губам кровавая юшка.
— За что?!
— За все, Велька, за все… и на будущее… — Себастьян по плечу похлопал. — Глядишь, ты в этом будущем благоразумней станешь…
Отцовский особняк, который никогда-то не был ему домом, Себастьян покидал в приподнятом настроении. Жизнь налаживалась.
Оставалось решить пару-тройку мелких проблем, и к этому вопросу Себастьян собирался подойти весьма творчески… в конце концов, он имеет право на небольшую моральную компенсацию…
— На от. — Тадеуш Вевельский протянул сыну платок и поморщился, все ж таки не любил он драк и кровью брезговал. Но в данный момент его занимал вовсе не разбитый нос сына, а миллионы, нагло уплывавшие из рук… впрочем, ежели поторопиться… небось князь Ястрежемский ныне во дворце нечастый гость… он все больше при монастыре обретается… и пока все выплывет, пока слухи…
…да и сам он настаивал на том, чтоб свадьба состоялась как можно скорей.
…сегодня встретятся, как и собирались, а завтра уже свадьбу устроить…
— Собирайся, — велел князь Вевельский, стянув колпак. — Жениться поедем.
ГЛАВА 17,
где каждому воздается по делам его
И помни, всяк сюда входящий: спутники жизни обмену и возврату не подлежат.
— Ты не понимаешь… — Лихо метался по комнате от окна к шифоньеру, от шифоньера —
Говоря по правде, наблюдать за метаниями братца было интересно, но проснувшаяся было совесть требовала оные метания прекратить если не из любви к брату, то хотя бы из опасения за целостность обстановки.
— Куда уж мне понять, — лениво заметил Себастьян, глядя, как на белой скатерочке, вышитой самолично панной Вильгельминой, расплывается влажное пятно.
Вазу она налила доверху, в какой-то странной уверенности, что этак пионы простоят дольше.
— Кто я?
— Кто ты?
Лихо не услышал.
— И кто она? Допустим, я на ней женюсь и… что дальше?
— Не знаю. — Себастьян сцепил руки на груди. — Никогда не думал, есть ли жизнь после свадьбы.
— Тебе смешно?
Врать, что нет, смысла не имело, оттого Себастьян кивнул.
— О да, повеселись… тебе всегда и все было весело… — Лихо остановился и пнул шифоньер, который от этакого невежливого обращения заскрипел и дверцы приоткрыл, грозя обрушить на хама все залежи Севастьяновых вещей… а залежи были старыми, можно сказать, многолетними, и Себастьян сам не мог бы сказать, что сыщется на полках его, помимо рубах, синих подштанников с начесом, каковые панна Вильгельмина с завидным упрямством дарила на каждый Вотанов день, и круглой шляпы, купленной не иначе как в полном умопомрачении.
Шляпа вывалилась и стукнула Лихо по макушке.
— Весело? Никакого веселья. Вот скажи, она тебе нравится?
— Нравится, — мрачно заметил Лихо, шляпу подбирая. За годы хранения она утратила исконную шарообразную форму, с одной стороны прогнувшись, отчего сделалась донельзя похожа на шлем после удара шестопером. Сходство усиливал куцый плюмаж из крашеных фазаньих перьев. — Я… я для нее крендель украл.
— Тогда это любовь.
Лихо кинул косой взгляд, но Себастьяну удалось удержать серьезное выражение лица.
— Итак, у вас любовь… но жениться ты не хочешь.
— Хочу!
— Тогда женись.
— Не могу!
— Из-за папаши? — Шляпу-шлем Себастьян перехватил и примерил. Пахло от нее пылью и лавандой, никак панна Вильгельмина опять совала ее в вещи, страшась нашествия моли, которое непременно случится и доведет ея до полного разорения, поелику моль сожрет и шубы, и скатерочки, и отменнейшего качества льняные простыни. Убедить квартирную хозяйку, во всем прочем женщину разумную, адекватную, что моль и саранча — разные насекомые, у Себастьяна не выходило.