Ведьмин огонь
Шрифт:
«Ведьма », — догадалась она.
Девушка попыталась совсем вжаться в стену, чтобы уйти от этих сверлящих ненавидящих глаз, но к счастью, подошел Бол и встал между ней и безумными старческими глазами. Обняв племянницу за плечи, Бол пробормотал:
— Похоже, что Чи снова здесь, — дядя тоже во все глаза смотрел на статую. — В воздухе так и чувствуются следы древнего духа.
Елена обмякла в надежных руках. Она тоже чувствовала эхо какой-то давно минувшей силы, которая закипала в крови и звала вперед. Бол печально улыбнулся, и глаза его блеснули влагой:
— Ах, если бы это могла видеть Фила! — прошептал он и еще крепче обнял Елену.
И эти слова вдруг всколыхнули в девочке всю боль о тех, кого она потеряла всего за два дня, — о матери, отце, тетке, брате, филине, жеребце и себе самой.
Но и сквозь слезы девушка продолжала неотрывно смотреть на середину зала.
Эррил стоял неподвижно, словно сам превратился в статую. Его глаза тоже сверкали, но не слезами и не удивлением, — они горели ужасом. Наконец, старый воин просто рухнул на колени, так, что голова его оказалась вровень с лицом мальчика.
— Прости меня, я виноват, — прохрипел он так неразборчиво, что девочка скорее угадала, чем услышала эти слова.
И статуя коснулась его головы железным кулачком, потом кулачок распрямился, и мальчик возложил открытую ладонь на плечо коленопреклоненного Эррила. Тот вздрогнул.
— Нет, — свистящим звуком ненастроенной флейты произнес мальчик. — Это я один виноват во всем. Я предал всех вас.
Эррил смотрел, как боль в лице мальчика становится все глубже, и знал, что его лицо зеркально повторяет эту боль.
— Но я убил тебя, убил своим мечом, — рыдая, произнес бродяга, и снова перед его глазами возникла лужа крови на деревянном полу.
Рука на его плече потяжелела, а голос стал громче. Теперь Эррил даже мог различить в нем акцент жителя побережья:
— У меня мало времени. Вне хрусталя дух мой скоро развеется навсегда. Но знай, Эррил из Стендая, ты убил меня не насовсем. Я все еще жив, но твое лезвие поразило во мне лишь то, что каждый честный человек готов убить в себе сам.
— Ты говоришь бессмыслицу. Я помню, как ты лежал мертвым на полу харчевни.
Хрустальные губы печально улыбнулись:
— Неужели ты так и не понял до конца смысла того, что случилось той ночью? Прошло столько лет, но как мало прибавилось в тебе мудрости… Впрочем, оставим… я уже никогда больше не предам своих братьев.
— Предашь? Но ведь нас предал проклятый Грешюм, сыгравший с нами черную шутку! А мы оказались лишь слепыми Орудиями в его игре!
— Я бы хотел, чтобы было так, рыцарь Ордена. Но ты не прав. Ни Грешюм, ни твой брат не нарушили правил чести. Когда сила вышла и Книга создалась, мы только тогда поняли, что действительно от нас требовалось. И поначалу мы думали, что расплатимся за это только своими жизнями. Но чем дальше бушевала магия, тем явственней мы понимали, что стоить это будет гораздо дороже, — тут мальчик закашлялся. — И я понял это, и меня охватила паника. И они остались, а я сбежал.
Эррил снова в тысячный раз вспомнил круг, очерченный воском, вспомнил кричавшего в ужасе Шоркана… и мальчика, пробивающегося за пределы круга.
— Но что случилось? Что вы поняли?
Голос мальчика упал до хриплого шепота:
— Для того чтобы создать Книгу, мы все должны были принести жертву. Из нас забиралось все самое лучшее, благородное и чистое — и передавалось в Книгу. — Он задохнулся.
Эррил тоже стоял молча, пытаясь избавиться от старого видения.
— Но потом потребовалось большее — после того как мы стали низкими мерзавцами, нам не суждено было умереть никогда ! — мальчик посмотрел на Эррила, и в глазах его блеснул ужас. — Зло и глупость наши оставались жить вечно !
При последних словах перед глазами Эррила возникло искаженное временем лицо Грешюма, которое он тщательно скрывал на улице Винтерфелла, — горькое лицо.
— Я видел Грешюма, — прошептал Эррил. — Он был в одеждах гульготалов, он стал черным магом…
Мальчик опустил голову:
— Вот какова конечная цена. За то, чтобы создать Книгу, которая поможет бороться против Темного Лорда, от нас потребовали, чтобы мы отдали ему часть себя. Нужно равновесие. За нашу доброту и свет все равно приходилось платить, подарить зло и глупость Гульготе, стать орудием… — мальчик сжал плечо Эррила еще крепче. — И я не смог заплатить такую цену.
— И ты убежал.
— Но было уже слишком поздно. Деление моего духа уже началось, и остановить его было невозможно. Когда я пробился сквозь магический круг, все зло во мне вышло наружу и напало на тебя.
Эррил вспомнил уродливое клыкастое существо:
— Так тот зверь, которого я убил в харчевне, был твоим злом?
Мальчик кивнул:
— А пока ты сражался со зверем, я вылетел через разорванное кольцо, не оставив Книге ни своей доброты, ни света.
В панике мой дух, все еще оживленный энергией Чи, вернулся в привычное место — я обнаружил себя в Школе и почувствовал, что там есть еще один маг, оставшийся в живых — мастер Риалто, умирающий от ран в этой подземной дыре. Я вылечил его и поддерживал жизнь своей силой. Но я чувствовал, что наступит время, когда смогу покаяться в своем позоре, и потому кристаллизовал мой дух, спрятал в пещере, сделал Риалто своим стражником и стал ждать. Я знал, что раньше или позже, но ты придешь. И когда ты возьмешь мой грех, а я твой, мы соединим наши половины, ты и я, узами времени и места.
— Но для чего? Что от меня требуется?
— Мы с тобой должны закончить то, что начал твой брат Шоркан. Книга еще не завершена. Я должен присоединить свой дух к двум другим, чтобы завершить то, что было начато той зимней ночью пятьсот лет назад.
— Но как?
— Ты проведешь меня к Книге, — тут мальчик обернулся в поисках Елены, но та проворно юркнула за дядину спину. — Проведешь вместе с ведьмой. Все должно быть сведено воедино.
Эррил освободил плечо от железной руки:
— Книга далеко отсюда. Как нести статую…
— Не надо ничего нести. Ты принес мне талисман? — мальчик поднял вверх правую руку, которая на мгновение снова превратилась в ключ от Алоа Глен, а потом тут же опять сделалась кулачком. — Ты должен взять ключ, чтобы разомкнуть магическую завесу вокруг затопленного города. Но я сделаю этот ключ более чем простым куском железа в твоем кармане. Я… — мальчик неожиданно скривился от боли, и статуя стала плотнее и грубее, как застывающая кровь. Теперь мальчик мог говорить и двигаться с трудом. — Больше я не могу удерживать свой дух вне хрусталя. Время прошло быстро, и теперь мне надо или вернуться обратно в хрусталь, — или стать новым сосудом.