Ведьмина Ласка

Логинова Мию

– Э-э, – тяну непонятно. – Утопленника?

– А ты подумай получше, кого перед собой видишь, – переходит в загадки она. – Я волк только на двух ногах.

– При чём здесь волк? – моргаю я, аж сон уходит.

– Днём мы спим, а ночью встаём, днём-лежим, а ночью-идем? – ещё больше путает она.

– Вампиры?

– Вот дурья башка, – ворчит, царапая когтями лавку, – последняя попытка, Василиса, уходит мое время. – Пушистый, сладкий, ласковый, но все же мелкий пакостник?

– Кот?

– У куклы своей спроси, – рыкает раздражённо. – Оберег она твой, сила в ней наша, родовая, – по телу кошки вновь бежит крупная

рябь, – и ему скажи, что простила я, давно. Поняла?

Тело пантеры резко выгнулось, до хруста. По поляне прокатился тихий, пронзительный скулёж.

Подхватившись с корня, я подошла к кошке намереваясь погладить, но из ее пасти донёсся грозный предупреждающий рык.

– Не подходи-и, пр-риш-шиб-у, – вновь пророкотала она сквозь зубы. А зелёный полыхающий взгляд пробил до самого нутра. – Не ус-снула? – прозвучало удивлённо.

– Так вот какие это сказки? – ахнула я.

– Кт-то чт-то хоч-чет, то и слыши-ит, но никогда не помни-ит, – подтвердила она. – Только-о сказ-зки пус-стые в голов-ве и ос-стаютс-ся.

– Но я ведь не забуду? – спросила у кошки.

– Ты и не уснула. А сейчас иди, – она устало опустила голову на лапы, отворачиваясь, и совершенно не по сказочному добавила, – хреново мне. Вечно душу всю вытрясут, гости эти.

Глава 13

Емельян

– Эй, хозяйка, тук-тук, – постучал по голове, потому как от калитки уже отошёл, а до двери избы ещё не доковылял. Василиса сидела на крылечке: светлые, модные джинсы плотно обтягивали худенькие икры. Подвёрнутые штанины оголяли косточку на щиколотке. Красивая, как смертный грех, ей Богу!

– Ты чего это? В царевны-Несмеяны метишь? – не дождавшись ответа, да даже реакции хоть какой-то, подошёл вплотную и без приглашения (мы не гордые), сел на тёплое ещё, нагретое за день солнцем, дерево ступенек. Васька пахла лесом, травами и чем-то сладким. Таким, что хочется потянуться ближе, принюхаться и может даже попробовать на вкус. Пришлось напомнить себе мысленно, чьих она будет. Это отрезвляло. Потому что ни распухшие глаза, ни покрасневший нос не делали её страшненькой, как случалось со многими бабами на моей памяти. Ревущая Иринкина племянница была много краше своей тётки. Крупные слезинки поблёскивали в отсвете развешанной над входом в дом гирлянды из старых лампочек и от этих переливов и без того ясная радужка казалась мерцающим драгоценным камнем в оправе пушистых, слипшихся от влаги ресниц. Слезинки группировались в аккуратные струйки, как натренированные бойцы за справедливость на митинг. Стекали по щекам, повторяя изгибы аккуратных скул. И до того красиво очерчивали контур лица, что хотелось медленно, чуть касаясь кожи, повторить их маршрут пальцем.

Василиса всхлипнула, утерев покрасневший нос рукавом своей толстовки. По-детски, без жеманства и наигранности. Я знал эти женские штучки хорошо и точно мог отличить настоящее горе от попыток манипуляции.

– Обидел кто? – после её возвращения с прогулки мы не виделись. Не иначе как этот хлыщ поматросил и бросил! Ну отчего бы ещё так реветь белугой, будто мир клином сошёлся. Вот вроде бы и решил, что она мне никто и звать никак, а всё равно внутри поднялось старое, забытое давно, как тогда, в детстве, когда вступился против гурьбы за соседскую девчонку. Аж руки зачесались зад этому прохиндею надрать.

Сам-то

чем лучше, Ян?

Это, конечно, правда. Может, и не лучше. Так ведь эту пальцем не тронул. Да, с тёткой вышла неприятность, но там совсем другое дело.

– Никто меня не обидел, – наконец-то новая или временная, тут уж как посмотреть, хозяйка Ладомилыной избы снизошла до ответа и снова прегорько всхлипнула, кусая пухлые, сочно-малиновые губы. Чуть обветренные.

– А по какому поводу горюем тогда?

Не умел я никогда утешать. Ни мужиков в тяжёлую минуту, ни баб. Откуда бы научиться. Когда мальчонкой был, если вдруг падал или ещё что случалось, то вместо утешения получал добавки. Мол, смотри, куда прёшь или сам дурак виноват. Я и не знал толком, что положено в нормальных семьях делать? Обнять её может? Так вдруг ещё решит, что приставать вздумал? Или лучше просто молча посидеть? Вот вроде здоровый детина уж, а как бестолочь неуклюжая. Ни черта не знаю, как и что сказать.

– Куклу потеряла, – и так это звучало, как будто мать родную. Я сразу понял, о которой кукле речь. Видел же много раз, что Васька с ней разговаривает, секретами делится, будто та живая. Где-то внутри шевельнулось раскаяние. Совесть что ли проснулась от вечной дремоты? Может, зря я эту заразу выкинул?

– Тю, так ты большая уж за куклой убиваться, – Васька напряглась, обернулась и так осуждающе на меня посмотрела, как если б я её матом трёхэтажным обложил ни за что. А потом ещё тише добавила бесцветно:

– Это мамина… Мама умерла, когда я маленькой была. И ничего больше не осталось.

А меня как за шею подвесили этой фразой. Хорошо я знал, как это сиротой жить. При живой матери ходил в брошенках. Я-то не горевал, было б за кем. Хотя, вру. Всё равно нет-нет, а горько бывало, что не нужен ей. Завела себе новую семью, а сына и не вспомнила ни разу. Может, и не заметила, что сгинул…

– А отец что?

– Уехал по делам…

– Так вернётся ж?

– Вернётся, через месяц, – моргнула лампочка, как будто подмигивая.

–Так месяц быстро пролетит.

Я вон в звериной шкуре лет пятнадцать бегал и не заметил, а тут месяц всего.

Васька не ответила, подтянула ближе согнутые в коленках ноги, уложила на них скрещённые руки, ткнулась подбородком и уставилась вдаль. Слезинки под лёгким ветерком подсохли быстро, но тоска в направленном куда-то на листву молоденьких липок взгляде, морозила душу.

– Найдётся кукла твоя, Вась, – звучало как обещание, хоть я и не планировал назад эту болтливую гадость возвращать. Растрезвонит же все мои секреты. На всю округу опозорит зараза такая. Хуже злой тёщи, в самом деле.

– Не найдётся, я везде искала уже.

– Ну куда ей деться из избы? Не своими ж ногами ушла? – смешок вышел какой-то нервный, неправдоподобный. – Не живая ж она у тебя, а?

Василиса обернулась, принялась меня разглядывать, как будто я что-то дикое сказал.

– Это шутка, если что, – на всякий случай пришлось уточнить, а то мало ли что понадумала уже. Решит, что псих. То вором вон окрестила, сейчас еще хуже навешает ярлыков.

– Мама велела беречь… а я…

Попытался представить, как это подарок чужой беречь. Наверное, в самом деле дорога ей была эта тряпка, раз так убивается, как по родному человеку плачет. Да что там, за отцом моим родная мать так не горевала, как Васька за куклой своею.