Ведун Сар
Шрифт:
Мучительные размышления евнуха прервал префект Италии, вернувшийся в зал после неудачной охоты за убийцей.
— Либо этот человек действительно призрак, либо я просто схожу с ума! — Орест упал в кресло и потянулся к кубку, из которого еще недавно пил император. Феофилакт остановил его как раз в то мгновение, когда префект уже готовился выпить вино.
— Не пей, — шепотом посоветовал евнух.
— Но почему? — дернулся Орест и тут же прикусил губу.
Префект Италии теперь был вне подозрений. Оресту, похоже, до этого мгновения даже в голову не приходило, что в подаренном
— Вино я принес с собой, — задумчиво проговорил Орест. — Перед тем как вручить кувшин императору, я из него отпил, дабы снять возможные подозрения Олибрия. Чувствую я себя превосходно, следовательно, в кувшине не было яда. А почему ты исключил себя из числа подозреваемых, комит?
— Из-за веревки, — усмехнулся Феофилакт.
— Но у тебя мог быть сообщник?
— Сиятельный Марк назвал день смерти императора за две недели до моего приезда в Рим. У него уже был под рукой отравитель, иначе он не стал бы так рисковать.
— Резонно, — согласился с комитом Орест. — Евсория я бы тоже вычеркнул из списка. Олибрия он боготворил.
— Ищи, кому выгодно, — подсказал Феофилакт.
— В таком случае Аполлинарий отпадает. Со смертью Олибрия он теряет доступ к казне. Согласись, комит, это тяжелая потеря.
— Его могли шантажировать, — пожал плечами евнух.
— Чем? — усмехнулся Орест. — О том, что он вор, известно всему Риму. Знал об этом и Олибрий, но смотрел на его проделки сквозь пальцы, ибо справедливо полагал, что совершенных людей нет.
— Остаются двое, — спокойно проговорил Феофилакт, — епископ Викентий Медиоланский и магистр пехоты Юлий Непот.
— О монсеньоре Викентии ходили странные слухи в связи с внезапной смертью Майорина, зятя и соправителя божественного Авита, — угрюмо бросил Орест. — Комит свиты Модест прямо обвинял Викентия в отравлении Майорина. И я склонен думать, что он в том давнем деле не без греха.
— Вот видишь, — поморщился Феофилакт. — Епископ первым бросился к императору, он же первым обнаружил веревку и первым заговорил о тени, промелькнувшей в окне.
— Есть одно обстоятельство, комит, о котором, возможно, не догадываешься ты, но которое отлично известно сиятельному Марку: Викентий был одним из главных организаторов убийства Антемия и Ратмира. Конечно, епископ мог бы пойти на сделку с демоном, зато сиятельный Марк никогда бы на это не согласился. К тому же Викентий метит в епископы Рима, и Олибрий готов был его поддержать.
— Остается магистр Юлий Непот, — подвел итог разговору Феофилакт.
— Но зачем ему это понадобилось? — с сомнением покачал головой Орест. — Он же всем обязан императору и мне. Может, Олибрия отравил кто-то из телохранителей.
— Никто из них даже не приближался к столу, — возразил Феофилакт. — За это я ручаюсь головой, префект.
— Но ведь Непот ничтожество!
— Можно подумать, что все императоры Великого Рима были выдающимися людьми. Возьми хотя бы этого
— При чем здесь Глицерий? — удивился Орест.
— Спроси у черни, — пожал плечами посол.
Префект Италии не сразу сообразил, что носилки, в которых они с Феофилактом столь оживленно обменивались впечатлениями, больше не движутся, а восемь носильщиков стоят словно вкопанные на оживленном перекрестке, дожидаясь невесть чего. Евнух чуть отодвинул полог и сейчас с интересом наблюдал за беснующимися римлянами, заполнившими улицы с раннего утра. Толпа была явно чем-то возбуждена и даже раздражена. Конные телохранители сиятельного Ореста с трудом сдерживали напор разъяренных обывателей.
— Чего они хотят? — раздраженно воскликнул префект.
— Они требуют, чтобы мы с тобой, сиятельный Орест, отдали дань уважения новому императору, — спокойно пояснил Феофилакт.
— Какому еще императору?
— Глицерию, естественно, — усмехнулся евнух.
— Так зачем же дело стало, — пожал плечами префект и, высунувшись из носилок, завопил во все горло: — Да здравствует божественный Глицерий, да сгинут все его враги.
Видимо, бунтующие обыватели не признали в испуганном патрикии временщика Ореста, иначе ему вряд ли удалось бы столь легко выскользнуть из их рук. Толпа зашлась в восторге, и улицы просыпающегося Рима огласил рев тысяч глоток:
— Да здравствует божественный Глицерий!
— Чтобы и ему, и вам всем пусто было, — зло процедил сквозь зубы Орест. — Канальи.
Римский Сенат не выдержал давления черни, направляемой уверенной рукой, и в присутствии огромной толпы, прорвавшейся на Капитолий, провозгласил Глицерия императором, даровав ему титул «божественного». Однако новый император, вытащенный доброхотами из постели и явленный Риму и Сенату, отнюдь не выглядел триумфатором. Скорее уж его можно было счесть жертвой, которую обезумевшая чернь влекла на заклание. Толпа прорвала заслоны из гвардейцев, не рискнувших применить оружие против бунтарей, и с диким воем внесла обомлевшего Глицерия в императорский дворец.
— Говори! — ревела толпа, напирая на обезумевшего от страха императора.
— А что мне говорить? — спросил Глицерий у стоявшего рядом Марка.
— Скажи им, что Римом будет править ярман, избранник старых богов, а ты всего лишь его предтеча.
У Дидия зуб на зуб не попадал от пережитых в это утро впечатлений. Сам он уверял, что отправился в императорский дворец, чтобы узнать о самочувствии божественного Олибрия, но был подхвачен толпой и сначала вознесен на Капитолий, а потом сброшен в бездну, в которую рухнул вместе с ним весь Великий Рим.
— Ты преувеличиваешь, как всегда, — возразил Орест, к которому бывший комит финансов прибежал за сочувствием.
— Я преувеличиваю! — взвился Дидий. — Тогда спроси Аппия.
Сенатор стоял тут же у порога и привычно тряс головой, то ли соглашаясь с перепуганным патрикием, то ли, наоборот, возражая ему. В любом случае он не смог вымолвить и слова до тех пор, пока сердобольный Феофилакт не поднес ему кубок. Выпив вина, Аппий наконец обрел дар речи. Однако сенатор понес такую чушь, что евнух даже пожалел о сотворенном добром деле.