Век Зверева

Могилев Леонид Иннокентьевич

— А был ли поезд-то?

— Так ты шутки шутишь?

— А ты что дразнишься?

— А… — поник художник и пошел в здание станции. Птица присел на скамью. Милиционер — рядом. Птица достал носовой платок, выронил при этом тысяч двести, поднял деньги и аккуратно спрятал, как положено. А мильтон вынул небольшую книжку из френча. Птица скосил натруженный глаз. Книга обернута белой бумагой.

Живет человек, кто знает,

на что уходят его года. Кажется, лебедь прервал полет, ступает по кромке льда.

Этого Птица вовсе не ожидал. Кошмар какой-то. Но прочел вслух продолжение:

И вот на мокром снегу следы лебединых лап. А лебедь крылья раскрыл, улетел, попробуй, пойми зачем.

— Не «зачем», а «куда».

— Да, да. Именно — «куда».

— Хотя тебе бы больше подошло вот это:

На склоне Восточном трезвел почти до утра. Приблизительно в третью стражу решил: домой вернуться пора.

— Су Ши.

— Ну.

То, что древние китайские тексты читаются ночью на станции Чудово и без видимой причины, не очень-то удивило Птицу. Два огарка эпохи… Один из них был при исполнении, а другой ничего не нарушал. Но налицо был всего один огарок. А для другого время стремительно перетекало и уже обнажалась критическая черта. Царапина на стеклянной колбе.

— А на фига тебе в Петербург?

— То есть как на фига? Домой.

— Домой… Я теперь тебя просто так не отпущу.

Лейтенант назвался Иваном и объявил, что живет в общежитии… Когда Птица был допущен на милицейские половицы, жена хозяина половиц, а также все остальной комнаты спала, укрывшись с головой, и вставать не захотела.

Иван посадил Птицу в кресло, включил телевизор. Тем временем сам ушел в коридор с чайником, потащил из холодильника кастрюльку.

— Лопать будешь?

— Не. Пивка бы.

— А можно и пивка.

— Есть у меня в холодильнике троечка «Афанасия». Юра его любит.

— Какой Юра?

— Как какой? Зверев.

— Не слыхал о таком…

— Правильно, отчего же тебе слыхать. Вообще-то, личность легендарная. Даже по телевизору о нем говорили в свое время. Преждевременно похоронили.

— Да кто это такой, вообще?

— Мне кажется, я вас видел когда-то вместе.

— Иван! Ты чего несешь? Не знаю я никакого Зверева. И это что-то подозрительно смахивает на допрос.

— Какой допрос. Ты пиво-то пей. Марья! Вставай! У нас гость.

Марья в ответ перевернулась под одеялом, но не показалась.

— Пойдем.

— Куда?

— Там узнаешь. Только вот переоденусь. — Он стал облачаться в гражданское платье. — Допивай «Афанасия».

Электричка летела по стальному пути, связующему большие и малые населенные пункты, то и дело умеряя свой полет, и тогда некоторые жители и гости Ленинградской области покидали приостановившийся поезд, а другие входили в вагоны и тут же начинали читать газеты и играть в подкидного. Играть, впрочем, было сложновато, так как разносчики этих самых газет громкими противными голосами рекламировали свой товар, сменяя друг друга.

Ивану бы поспать сейчас, но этого он не мог себе позволить, потому что ко всему прочему в вагоне ехал его прямой и непосредственный начальник с сопровождающими. Сопровождающих было много, и они рассредоточились в вагоне по одному им понятному принципу.

Наконец поезд прибыл на Московский вокзал.

Дорога от станции до дома на улице Бармалеева прошла в исповедальных разговорах, сопровождавшихся цитированием Ли Бо.

Перед дверью, обитой черным дерматином, Птица сел на ступеньку лестницы, а лейтенант — рядом.

— Я с минуты на минуту постигну суть мира и движение светил. Мне одно непонятно: что я здесь с тобой делаю?

— Мне одному идти никак нельзя. Она же меня выставит одного. А я этого не люблю.

— Эх, ты. Я вот не знаю толком, кто я и откуда. Может, у меня поместье под Краковом. А может, дело в Америке. А может, я вообще китаец.

— Дело я и здесь тебе пришью. И никакой ты не китаец, а разгильдяй беспамятный, — обиделся лейтенант, — в следующий раз я тебя в КПЗ отправлю. Сиди там до утра.

— А за что?

— За появление в общественном месте в виде, порочащем человеческое достоинство.

— Что ты со мной говоришь, как участковый?

Но тут дверь открылась, и в проеме привиделась женщина, покачиваясь на мягких розовых пятках, красивая и свободная. Птица заплакал. Женщина посмотрела на одного, на другого, махнула рукой:

— На кухню.

Женщина была высокой и белокурой, а на кухне стоял большой барабан.

— Вы уже завтракали, господа?

— Господин участковый пытался угостить меня завтраком. Я был удостоен такой чести.

Она присела на табурет, закинув ногу на ногу.

— А выпить у вас нет? — спросил Птица.

— Выпить сейчас принесут, — пообещала она.

— Ты живешь с барабанщиком, — горько констатировал Иван.

— Да. Я живу с барабанщиком. С артистом. А ты не артист? — обратилась она к Птице.

— Я художник.

— Это уже лучше. Сейчас сделаю омлет. С сыром.