Велик

Багдерина Светлана Анатольевна

Тем временем венок из искр, кружившийся над головами магов, стал наклоняться одним краем, поднимая второй вверх, пока не встал вертикально, не переставая вращаться. Литания жрецов-чародеев взорвалась крещендо, оглушая: вздрогнули даже волы, и словно испугавшись — или повинуясь воле создавших его магов — нижний край громадного сияющего колеса погрузился в булыжник.

— Начинается!.. — рванулся вперед Узэмик но, вспомнив, кому навстречу они спешат, остановился и пристыженно потупился: — Ох… проклятые манеры… Мне стыдно, о Просветленная… ничтожная деревенщина… я не достоин даже твоего презрения… Конечно

же дамы идут первыми!

Пока он говорил, прозрачная середина круга помутнела, закрывая магов-жрецов от взглядов возчиков. Серебристая рябь побежала по его поверхности — и застыла звездами и далекими кострами, превращая огненное колесо в картину, обрамленную самой причудливой рамой на Белом Свете. Живую картину с мерцающим пламенем и коленопреклоненными фигурами в балахонах, бубнящими молитву Уагаду монотонно, но так, что было слышно по всей площади.

Как только плоскость колеса обрела новую прозрачность, принимающая сторона оборвала молебен на полуслове и повскакивала на ноги с деловитостью не священников, но прорабов.

— Хвала Уагаду! Скорее, скорее — а то будет как в позапрошлый раз! А нам потом до следующего каравана землю жрать! — нетерпеливо взмахнул руками самый толстый жрец.

— Ну не вам, конечно, а рабам… — насмешливо протянул его коллега с первого воза.

— И всё равно — чего хорошего? От этого они снова передохнут, а работать кто будет? Ты, Джама?

— Просветленная Уагаду в своей мудрости отвела каждому человеку его место, старший жрец Нбонго. И моё — не на стене с грязью и лопаткой, — ханжески прогундосил Джама.

— С раствором и мастерком, невежа!

— Вот видишь, старший жрец Нбонго, я и слов-то таких плебейских не знаю…

— Кончайте трепаться! — сердито вмешался из-за его спины второй возчик. — Время идет!

Но и без его окрика Джама уже щелкнул кнутом, как заправский погонщик. Его вол напряг могучие плечи, подался вперед, и груженая до хруста в осях телега со скрипом тронулась с места. Несколько десятков метров по мостовой — и конец пути. Если бы вол мог думать, он решил бы тогда, что попал в рай для тягловой скотины. А пока, не раздумывая и не гадая, он поплелся вперед, и отблески огненной карусели, ставшей воротами, играли в салочки на его гладкой матовой шкуре и отражались в глазах.

— Ну, наконец-то… — еле слышно выдохнул Анчар, когда сквозь толщу яичного порошка для непищевых целей донесся скрип головного воза.

— Первый пошел, — прошептал Агафон, стоически перенося назойливую судорогу в лодыжке: провести почти час сложенным втрое оказалось сложнее, чем он предполагал[57]. Хотя в чем-то он был ей благодарен: когда пот, заливавший лицо, попадал в глаза и щипал их — аж слезы лились, а пыль от мешков лезла в нос так, что нестерпимо хотелось чихнуть или закашлять, стоило лишь пошевелить ступней — и резкая боль делала все предыдущие проблемы мелкими неприятностями.

— Второй пошел… — отметил полминуты спустя атлан, когда к скрипу первой телеги присоединился второй — пониже тоном и поближе.

— Третий… — спустя еще полминуты до их слуха долетел новый скрип, такой же приглушенный, как все остальные звуки, доносившиеся снаружи.

Совсем рядом, почти над головами, щелкнул бич погонщика, и телега дрогнула при первом шаге вола.

—

Неужели прорвались? — шепнул Анчар. — Не поверю, пока не выберемся отсюда на той сторо…

Что-то мягкое навалилось на него, притискивая руки к туловищу и выжимая дыхание, но не успел он подумать, что величайшей подлостью Белого Света было бы сейчас, если бы попадали мешки, как неведомая сила потащила его вверх.

— Кабуча… — просипел он сквозь стиснутые зубы и понял, что не в силах не только пошевелиться, но и открыть рот.

Заслышав подозрительные звуки у себя за спиной, возчик-послушник оглянулся — и рука его непроизвольно дернула вожжи так, что вол остановился:

— Жираф Всемогущ… ой…

Но на его оговорку никто не обратил внимания, потому что были у них дела позанятнее юного еретика: Верховная жрица стояла перед его возом, словно молилась — запрокинув голову и вытянув руки вперед и вверх, старший жрец замер за ней в позе бегуна перед стартом, а над рассыпавшимися по мостовой мешками — мешками с его воза, пресвятые титьки Уагаду! — висели в воздухе два человека. И то, что присмотревшись, он узнал в них магов-жрецов, хоть и без малиновых балахонов, душевного спокойствия парню не добавило. И словно для того, чтобы окончательно лишить его сна на неделю вперед, справа донесся разъяренный рев Верховного жреца:

— Идиот и сын идиота, да сожрут мокрицы твои вонючие мозги!!!..

Узэмик, выступавший в роли тылового охранения своей патронессы[58], встрепенулся:

— Кокодло идет!

И был неправ. Кокодло не шел — он бежал, как не бегал с тех пор, когда тридцать лет назад жертвенный лев вырвался из клетки в двух метрах от него. И точно так же умудрялся орать на ходу.

Тридцать лет назад лев, оглушенный воплями, забрался обратно в клетку и закрыл уши лапами, решив, что лучше мгновенная смерть от ножа жреца, чем долгие муки от его ора.

— …да отсохнут твои руки и прирастут к заднице!!!..

Сейчас же Просветленная даже не шелохнулась, сосредоточенно вперившись невидящим мутным взглядом в свою добычу. И лицо ее было не безмятежно улыбающимся, как минуту назад, но перекошенным, будто сведенным судорогой от крайнего напряжения.

— … Да чтоб ты жрал до конца жизни один яичный порошок и запивал воловьей мочой!!! Чтоб тебя… — обогнув вола и бесхозный полуразваленный воз[59], Кокодло остановился, словно налетел на стену. Взор его, горящий человекоубийственным огнем, обежал представшую картину — и вспыхнул в три раза яростнее: — Чтоб тебя!!!.. Ты задерживаешь обоз! Убирайтесь! Убирайтесь отсюда все! Узэмик! Гони отсюда эту скотину!

— Верховная жрица — не скотина! — выступил на защиту патронессы чародей.

Старуха затряслась, пленники шевельнулись, руки их соприкоснулись…

— Я вола имел в виду, — фыркнул Кокодло — не слишком убедительно.

Просветленная, забыв на мгновение про засланцев, побагровела от гнева, руки ее дернулись, а пальцы скрючились, словно устремляясь к чьему-то горлу[60].

Между захваченными послушниками проскочила крошечная искра, они слабо двинулись, опускаясь на пару сантиметров — и Старуха вздрогнула и покачнулась. Из-за зубов ее вырвался сдавленный рык, и Узэмик, шестым чувством и пятой точкой почуяв, кому он предназначался, вступил в бой.