Великая игра
Шрифт:
Еще говорили, что в нем текла кровь потаенных небожителей. Те, кто их видел, рассказывали, что они высокие и тонкие, с узкими лицами и удлиненными ушами. И что они невероятно прекрасны.
А дар юного Мори — Ономори — со временем стал проявляться чаще, но никогда нельзя было понять, когда и как он снова увидит грядущее. Никогда он не мог заставить себя увидеть — это всегда настигало его неожиданно А иногда он видел то, чего не мог понять — что это, кто это, где это? Порой он просыпался с криком, потому что во сне видел, к чему приведет его вмешательство или невмешательство в какие события, которых он не знал и не понимал. Иногда видения переставали его мучить, а порой шли непрерывным потоком, в котором его разум тонул и захлебывался. Помогал только маковый отвар или черный дым, но это убивает вернее любого видения.
А теперь ему придется испытать еще и силу Знака.
Будь проклято это наследие дома Мори!
— Они и не знают. Они другого боятся, — улыбнулся Ономори. прищурив глаза.
Она стояла между ним и восходящим солнцем, и он не видел ее лица. Казалось, свет проходит через нее. Может, и правда: мудрые говорят, что небожители — это духи, на время облеченные во плоть. За какие-то провинности они снова были на время ввергнуты в цепь рождений, дабы искупить их и в то же время помочь смертным подняться над вечным Колесом Бытия.
— Так чего ты от меня хочешь? — спросила небожительница.
— Я хочу увидеть твой дом.
— Этого нельзя, — своим странным, звенящим голосом ответила она. Она выговаривала слова не так, как выговаривает их человек, хотя в чем отличие — он так и не мог уловить.
— Но Анэ-ан-Иста был в Соловьином селении своей подруги.
— Я не подруга тебе, — легко рассмеялась она. — Нет между нами обетов и уговора.
— Я бы хотел обменяться с тобой клятвами.
— Но не я. — В голосе ее звучали настороженность и одновременно сожаление. — Этого нельзя.
— Почему?
— Потому что мы… — Она замолчала, подбирая слова. Затем заговорила, словно бы напрямую переводя со своего странного языка, не подбирая более удачных слов, как сделал бы любой толмач, а говоря так, как это звучало у них. — Мы больше родня воздуху, огню и воде, чем вы. Вы — родня земле. Прежде было иначе, но меняется и воздух, и вода, и тени, и свет, и земля, и мы все дальше от вас.
Ономори опустил голову. Все правда. Небожители постепенно очищаются от проступков прежней своей жизни и сливаются со стихиями, которые уносят их на многослойны небеса, где они и остаются жить. Анэ-ан-Иста был принят в Соловьином селении среди горных духов, но нарушил запреты — а у небожителей их много, и не все понятны смертным, — и селение закрылось от людей, а Анэ-ан-Иста сошел с ума.
— Это печально, — тихо проговорил он.
— Так устроено, — пожала она плечами.
— Почему?
— Так устроено, — повторила она. — Я не знаю.
— Но разве ничего не говорят ваши книги?
— У нас нет книг. Зачем? Мы и так ничего не забываем. Нам незачем книги и письмена.
— А передать весть?
— У нас есть другие способы.
Он больше не спрашивал, она не отвечала. Солнце поднималось все выше. Скоро она сядет в свою неестественно легкую и хрупкую лодку — у людей таких нет — и уплывет в золотой туман. Говорят, в море есть остров небожителей, но почему-то никто из моряков никогда его не видел…
— Ты похож на нас чем-то. Похож внутри, — вдруг сказала она. — Потому я и остановилась, когда ты окликнул меня.
— Говорят, — робко начал Ономори, — в нас есть кровь вашего народа. Древняя.
— Не только в вашем роду, — спокойно ответила она.
— Тогда назови меня родичем?
— Так и не так. Что-то чужое есть в этой крови. Но я не знаю, что. Чувствую. — Она села на песок, и он увидел ее лицо — узкое и какое-то прозрачное и вместе с этим невероятно живое, светящееся. Он любил это лицо, как любят произведение великого художника. — Ты болен?
— Не знаю, — пожал плечами Ономори. Отчего-то именно сейчас он понял, что эта встреча последняя, и ему стало горько и захотелось плакать. И он рассказал ей про сны, видения и Знак.
Небожительница встала. В ее движениях была плавность воды — и опасность воды.
— Мне кажется, — нерешительно начала она, — тебе могли бы помочь мои сородичи. Но вряд ли они пожелают.
В голосе ее звучало прохладное сочувствие. Это бесило.
— Почему?
— Ты человек. Ты останешься в этом мире, а мы уходим.
— Но вы уходите на небеса? Разве это не желанный путь для живущего?
Она покачала головой.
— Ты не поймешь. Но мы уходим из-за вас.
— Почему?
— Я не встану отвечать. Это горько и заставляет ненавидеть. А ненависть лишает нас последней силы в этом мире. — Она помолчала. — Одно утешает — что вы тоже уходите из мира, когда умираете. И уходите насовсем.
— Ты словно врага видишь во мне. Зачем же ты тогда была прежде ласкова со мной?
— Мы не любим вас, но не враждуем с вами. Вы так же неотвратимы, как дождь. Дождь нельзя остановить — его можно только перетерпеть.
— Но почему ты была ласкова со мной? — почти с отчаянием спросил он.
— Мне было любопытно. Я была самонадеянна и думала что могу что-то изменить. Но мы слишком разные. Мне трудно понимать тебя, тебе — меня, хотя мы и разговариваем. Мне тяжело быть рядом с тобой. Ты — сын земли.
Она еще говорила — но он уже почти не слушал, охваченный тоской. Непонимание сгущалось словно тень. Она боялась этого непонимания и бежала от него. А он не знал, что делать.
Наконец она обернулась к нему.
— Я приду еще раз — если мне будет дозволено.
Потом она ушла.
Но больше она так и не появилась.
И сны больше не тревожили его до самого совершеннолетия. И он понял — это из-за них, потаенных небожителей, сны и видения приходили к нему. Это их чары, опасные для людей.
И он успокоился.
А потом прошло время, и тоска улеглась, и боль притупилась. И пришло время надеть церемониальный каин, и произнести слова древние, потерявшие значение, и принять знак, смысла которого тоже уже никто не помнил.