Великая игра
Шрифт:
— Затем, что я тебя прошу. Подожди немного. Совсем немного. Я не могу тебе сейчас всего рассказать, но потерпи.
Она обернулась к нему, закинув прядь за ухо и прищурившись от яркого солнца, расплавом плескавшегося далеко внизу, у пристани.
— Когда, когда? Я хочу, чтобы ты открыто шел об руку со мной, как муж. Я устала делать вид, что ты всего лишь опекаешь меня, как дальний родич моего покойного супруга. Мне надоела эта ложь. Я хочу открыто войти в твой дом. Ты купил его для меня. Хорошо-хорошо, не хмурься, я подожду еще. Но сегодня я устраиваю ужин. Нам двоим. Только нам. Не спорь, хотя бы эту маленькую роскошь
Он засмеялся.
— У нас тут почти везде рынок. Я провожу тебя. Наймем человека, который понесет наши покупки…
«Единый, что же я делаю? А если кто-то нас все же разгадает? В этом городе ничего ни от кого не скроешь, этот город следит за мной из-за всех углов… А впрочем, что мне скрывать? Разве мы преступники?»
«Но вы так или иначе втянули в игру тех, кто вам дорог. Именно потому, что эти люди вам дороги, вы связали их с собой. а следовательно, втянули в игру. И вы ничего уже не сможете сделать, потому что вы уже связаны».
Он помотал головой, отгоняя дурные мысли.
— Подожди немного. Скоро я смогу ввести тебя в свой дом открыто. А пока — прошу тебя, подожди. Поверь мне так надо.
Она пожала плечами.
— Я ждала восемь лет, подожду еще немного. Но ведь нас могут разгадать. И что скажут тогда?
— Скажут, что ты околдовала еще одного несчастного. Никто не подумает, что это всерьез. Аристократка из королевской родни не может иметь ничего общего с каким-то мелким служилым дворянчиком. Тем более что все уверены, что я опекаю тебя как родич твоего покойного мужа.
Она рассмеялась.
— А это правда?
— Что правда?
— Что я тебя околдовала?
— Хуже. Я неизлечимо тобой болен.
Ветер пахнул морем и солнцем, водорослями, дегтем, тяжелел от скрипа снастей и хлопанья обмякших парусов, голосов грузчиков и моряков, визгливого хохота портовых шлюх и одинокого заунывного треньканья пятиструнной дзуллы.
Тощий жилистый харадец нес за ними на темном плече большую корзину. Они шли вдоль рядов, пахнувших рыбой и пряностями, ароматным маслом и благовониями, кожей и Эру знает еще чем. Ей хотелось и сладостей, и тающей во рту восхитительной местной рыбки, прямо из коптильни. Она только рассмеялась, когда он сказал, что тут с провизией надо бы поосторожнее, тут не Нуменор, так что заразу всякую можно подхватить в два счета. Она была как птица, выпушенная на волю, и теперь жаждала хоть каких-то приключений.
— Это что? — Исилхэрин ткнула в коричневатые острые кусочки, облизывая жирные пальцы и досадливо вытирая их о тонкий дорогой платок.
— Это… Это здесь вместо меда. По-харадски называется аккаш, так мы его и зовем. Это вещество вываривается и тростника, особенного тростника, а если его растворить в воде и выварить в ней фрукты, то получается вот такая вкусность.
— На мед совсем не похоже, но вкусно! Я возьму! И эти фруктов, они такие прозрачные и твердые, как осколочки цветного стекла.
Он усмехнулся. Корзина уже была полна всякой всячиной, но она, как разбушевавшийся ребенок, тащила его дальше.
— Ну мы же не за тканями пришли…
— А почему? Я и их хочу! Я всего хочу! Ох! Какая красота!
— Госпожа (как же надоело изображать занудного
— Да что вы понимаете! Они же такие… такие ХАРАДСКИЕ!
Он смеялся, заражаясь ее радостным любопытством. Наемный слуга уже поволок покупки к ней домой, а они все шли и шли. Город был нескончаем. Непознаваем. Огромен. Город шумных рынков, стройных кораблей, город красивый и легкомысленный. Город мрачный и коварный. Город голода, заразы, притонов, домов черного дыма, потных шлюх и бандитов. Двуликий город, город-оборотень. Город тайной интриги, подлога, шпионажа, город низменных темных страстей… Город внешне мирный и пристойный, но таящий в сердце своем затаенную ненависть к пришельцам. Белый сверкающий город у моря. Город обманчивый, как улыбка харадского посла.
Она смеялась, спрашивала, ахала, жадно рассматривав дома и улицы, пустые постаменты, развалины храмов.
— Какая улица… Белая, стремительная…
— Когда льет дождь — а дожди тут не чета нашим, сами увидите, сударыня, — эта улочка превращается в горную реку. И несет она и лепестки роз, и дерьмо, и дохлых крыс, а порой и трупы. Иногда задушенных новорожденных младенцев. — «А еще меня вон на том углу раз чуть не убили, если бы не мое чутье…»
— Фу, ну что вы все про гадости?
— Ну, жизнь не из одних роз состоит и не одними ими пахнет.
А волны плясали, переливаясь черным и лазурным, прозрачным бериллом и густой смолой, плавленым серебром и медью. Он огляделся по сторонам. Начиналась жара. Скоро все забьются куда поглубже в тень, вокруг уже почти нет никого. Скоро все совсем замрет, до вечерней прохлады, до ночи. Можно хоть немного приподнять маску.
— Как в Хьярростаре, дома, — негромко говорит он.
— Дома. Мне кажется, что ты уже прирос к этой земле.
— Да. Я привык. Сроднился. И ношу теперь хлопок и шелк, забыв о шерсти и льне, — улыбнулся он — Мне нравится эта земля. Совсем не такая, как Нуменор. Со своими обычаями, своей историей, запахом, цветами, тут даже ветер другой. Но я не хочу домой. Наверное, мы, нуменорцы, носим свой Нуменор в себе, здесь, — он прикоснулся к сердцу. — Это как росток. Мой здесь прижился. Теперь это тоже Нуменор, и я служу ему здесь.
Исилхэрин щурилась на солнце, улыбаясь. В легком синем платье, таком простом и невероятно красивом на ней, она казалась уроженкой этих мест, совсем здешней — хотя была именно нуменоркой. Нигде, никогда, ни у каких других женщин не бывает таких глубоких морских глаз.
— Я похожа на харадримку? Они красивые? — Она словно прочитала его мысли.
— Да. Бывают очень красивые. Бывают даже белокурые и рыжие. Ничего, вот солнце тебя подрумянит — будешь чистая харадримка. Вот только глаза как поменять? Из твоих глаз на меня смотрит наше море…
— Ты красиво заговорил, — лукаво прищурилась она. — Наверное, здесь воздух и вправду пропитан песней и поэзией…
«Точнее, дерьмом, гнилью и гнусной интригой. Но тебе незачем это знать. Тебе достанется лучшее. Я об этом позабочусь…»
— Скажи, — чуть помолчав, спросил он, делая над собой пусть и невеликое, но все же усилие, — почему ты все же приехала? Сюда, в этот чужой город, полный опасности, в этот чужой край, так далеко от родины…
— Я приехала к тебе, — пожала она плечами. — А остальное — неважно.