Великая княгиня
Шрифт:
В той долгой субботней молитве необыкновенно много жестоких слов, и все они обращены на искоренение рода нечестивых, подлых варваров, мерзкого их князя, содружника беса… С первой субботней заутрени, на которой присутствовал Константин, не переставало удивлять душевное участие русских в этой молитве. В ней, сочинённой византийским проповедником, жестоко, унизительно, с великим пренебрежением говорится о их предках. В ней запечатлён бывший в стародавние времена поход киевского князя Игоря.
На его голову и на всех воинов русских (предков молящихся) обрушен неистовый гнев правоверного ромея в долгом потоке жестоких и уничижительных слов. Два века прошло с тех событий, многое изменилось в греческом и русском мире, но всё так же звучит в христианских храмах Руси карающая сила молитвы, открыто
Ровно двадцать лет назад тогдашний константинопольский патриарх Иоанн IX Агапит поставил митрополитом на Русь одного из своих приближённых – диакона Михаила. С ним отправились в страну загадочную двенадцать посвящённых в сан недавних выпускников главной цареградской богословской школы. Среди них – Константин.
Владыка Михаил, наставник строгий, подчас и суровый слишком, не позволявший в отношениях и малого панибратства, всегда готовый к серьёзным беседам и увещеванию, дозволял себе единственную шутку, называя сопутников двенадцатью апостолами. Имея до посвящения в митрополиты скромный сан дьякона, Михаил служил патриаршим сакелларием в церкви Святой Софии Царьграда. Однако рукоположение в митрополиты Руси его не только не расстроило, но было принято как проявление наивысшего доверия к нему императора и патриарха.
Со смерти последнего митрополита на Руси – грека Никиты прошло шесть лет, и всё это время церковью руководил русич – игумен Григорий. Великий киевский князь Мстислав, побывав в Константинополе, не переставал посылать грамоты императору и патриарху с просьбами рукоположить Григория митрополитом. Лично пообещав сделать это, ни тот ни другой не спешили выполнить обещанное. Императора мало интересовали дела церковные, был он занят постоянными войнами, проводя время в походах. А патриарх Иоанн Агапит, затворник и молитвенник, панически боялся василевса, стараясь ничем тому не докучать и как можно реже попадаться на глаза. А посему Русь жила без патриаршего митрополита. В Царьград приходили тревожные вести: русские, свободно исповедуя вроде бы византийскую веру, вносят в неё вольности, не принимают во внимание некоторые догматы и, мало того, добившись прославления своих святых, ещё и создают свои молитвы, каноны и акафисты. И что самое недопустимое – в веру византийскую вплетают своё древнее исповедание, именуя его Русским Православием. Это ли не ересь?!
Немало своих ересей и еретиков цвело тогда махровым цветом в Царьграде и по всей империи, а тут вдруг возникла, куда более опасная, русская ересь. Надо ли её предать решительно анафеме и во всеуслышание сказать, кто в Божьем доме хозяин?! Слава богу, от такого губительного решения предостерегли императора русские князья, высланные с их родной Полоцкой земли великим киевским князем Мстиславом. Вот тогда и был позван в императорский дворец патриарх со своим сакелларием Михаилом, тут же получившим сан митрополита Руси.
С миссией пресечь русскую ересь отправлял Царьград митрополита Михаила с «двенадцатью апостолами». Давно это было, ровно двадцать лет назад, а кажется, только вчера…
…Спешит насада. Солнце восстаёт. Море безмятежно, недвижимо, словно распахнутый свиток божественного повествования о Царьграде. И сам град возникает из небесных и морских глубин, ещё призрачный, но такой близкий и любимый сердцем. И самая сокровенная и долгая молитва о нём: «…Хвала и слава тебе, Пречистая Дева, избавившая царствующий град от нашествия нечестивых и мерзких язычников. Ты, Благодатная, потопила их в волнах моря со всеми их кораблями, с их мерзким предводителем, сыном гибели и другом беса…» – течёт, не иссякает молитва, текут по щекам Константина счастливые слёзы.
Уже перекликаются за спиной корабельщики, звучит, переплетаясь в единую молву русская и греческая речь, осеняет себя знамением юноша, а впереди восстаёт розовый город, устремлённый в небесные выси, и сам – небесная высь с золотым куполом Софии – Премудрости Божией…
Велик, неохватен взором, неизъясним словом Царьград. Со всех сторон земли сходятся к нему дороги. Все языки мира, все хитрецы всех ремёсел, наук и торговли ведут тут большие дела, паломники со всего света спешат к Премудрости Божией, в святые бесчисленные храмы, под крыло Христовой веры, дабы насладиться молитвой и укрепиться душой, послушать Слово Патриарха Вселенского, поклониться ему в ножки, обойти все монастыри, все храмы, все часовенки Господни, приложиться к иконам и к благословляющей руке каждого исповедника. Поистине великий труд!..
И вот уже за корабельным бортом снуют лодки, лезут на палубу лодочники, готовые доставить на берег любой груз, без умолку кричат, ссорятся, торгуются. Пантелеймон выбрал приглянувшегося, помог Константину спуститься в лодку с перемётной сумой под рясой, передал лодочнику поклажу, проверил, не осталось ли чего в насаде, и только потом, водрузив за плечи особо хранимый кошель, ловко запрыгнул в судёнышко и сел рядом с хозяином на вёсла: с Богом!…
…Константинополь тонул в кровавой духоте заката. Стены домов, дворцов и храмов, купола церквей и лица прохожих омыло багряным цветом. И даже в тень старой крепостной стены, где Константин за недорого снял для себя уютный дом с садом, просочилась эта липкая, как бы даже на ощупь алая, духота. Ни дуновения, ни ветерка, ни бодрящей свежести близкого моря. И само море – как раскалённое зево громадной печи.
Такие закаты нередки в палящем зное лета. К ним давно привыкли жители царственного града. И даже в таких кровавых зорях находят необыкновенную красоту, а палящую духоту наступающей ночи принимают как данное свыше.
Игумен Константин, так жаждавший увидеть родной город, так страдавший в дальнем далеке о нём, вдруг услышал некую отчуждённость и даже враждебность, окружающую его.
Он сидел на балконе необыкновенно уютного и жаднего душою дома, пил из тонкой, почти прозрачной чашечки холодный настой из благоуханных трав. Благодушествовал… И вот это мгновенное ощущение нависшей над ним отчуждённости и враждебности. Откуда оно? В хорошо затенённый густою листвою садовых деревьев и лозами винограда крохотный мир отдохновения, окружавший Константина, внезапно натекла кровавая духота заката. Ещё мгновение назад голубое око прозрачной воды в бассейне посередь малого дворика побагровело, алыми стали кроны деревьев и виноградные лозы, и каждый малый листок садовых кустарников и клумб превратился в густые капли пролитой крови. Это светопреставление несло в себе не только те чувства, что так поразили игумена минуту назад, но являли собой некое худое предзнаменование. Тело в мгновение ока покрылось липкой испариной, а к горлу подступил удушающий мягкий комок страха. «Не к добру это… – по-русски подумал. – Не к добру!..»
Истинный христианин-грек, а тем паче служитель божий никогда не позволит себе видеть в природных явлениях некое предзнаменование неотвратимых событий. Просвещённый ум ромея презирает это и называет языческим суеверием. Такое не может случиться с испытанным исповедником византийской веры! Да вдруг случилось!
«Супротив чего боролся, на то и напоролся…» – снова по-русски подумал Константин. Такого с ним не случалось, он и в Руси долгих двадцать лет думал только по-гречески. Осенив себя широким крестным знамением, не ощутил привычной твёрдости духа и ещё более расстроился. Часто возлагать на себя знамение – тоже русское благоприобретение. На Руси всяк и каждый прибегают к нему по всякому случаю и без оного. Совершают постоянно с охотой и верой, что сие немедленно во всём и всегда поможет. Напала зевота – перекрести рот, кошка дорогу перебежала – осени путь свой, встретил попа, мало что поклонился со знамением, а миновал, так и себя, и спину поповскую перекрести, в любом споре ничтожном кричат: «Вот те крест!» и обмахиваются… На Руси перекреститься – что вздохнуть, что выдохнуть. А на службах церковных до устали руку замучат. Первое время не уставал Константин учить правилам наложения на себя крестного знамения, дабы попусту не тревожили Крест Господень. Один ответ: «А мы так, батюшка, верим, нам лоб перекрестить не лень!» Замечал, как заразительно русское знамение. Стоит одному перекреститься – и вокруг все крестятся. Вот и он тоже…