Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
Шрифт:
Сегодняшнее восприятие немцами Сталинграда явно пацифистское, в отличие от публикаций 1950-х и 1960-х годов, в которых отмечались военные качества, в частности храбрость и готовность к жертвенности немецкого солдата. «Шпигель-Онлайн» представил выдержки из книги под заглавием, взятым из одной беседы, – «Из-за своей трусости растерялся» [404] . Заглавие неуклюже смотрелось рядом с фотографией главных протагонистов в пленении генерал-фельдмаршала Паулюса – гордыми лицами комиссара Ивана Бурмакова (38-я мотострелковая бригада) и его замполита Леонида Винокура. И цитата показана вне контекста – она была взята из беседы с Александром Пархоменко, рядовым красноармейцем той бригады. Пархоменко недвусмысленно говорил, что не был героем. Но не говорил, что был трусом. Он лишь упомянул один боевой эпизод, в котором струсил. Это был эпизод прошлого лета (1942 г.), и вся беседа показывает, насколько Пархоменко сумел преодолеть свою прошлую, моментальную трусость. Но немецкие редакторы сочли факт признания такой трусости как доказательство документальной правды беседы. Раз красноармеец признал,
404
URL:html
405
Были и негативные отзывы. Ряд рецензентов на странице Amazon.de опровергают книгу как целиком построенную на советской пропаганде и лжи. А немецкий ветеран Сталинградской битвы, живущий в Канаде, оставил отзыв на странице Amazon.com, где он категорически отрицает зверства немецких войск, описанные в книге.
Немецкое издание широко обсуждалось и за пределами Германии – в газетах в Англии, Восточной Европе и России, даже в Новой Зеландии, Китае и Латинской Америке. Британская бульварная газета «Дейли Мейл» поместила статью под громким заглавием, которое опять сильно деконтекстировало оригинальный документ. Беседа, на которую ссылалась газета, была с майором Анатолием Гавриловичем Солдатовым, заместителем начальника политотдела 38-й мотострелковой бригады. В беседе он говорил о том, что он видел в подвале Сталинградского универмага, где был пленен Паулюс: «…неимоверная грязь была, пройти нельзя было как по черному ходу, так и по парадному, по грудь грязь была – и человеческий кал, и что хотите. Вонь неимоверная». Из этого высказывания «Дейли Мейл» построил заглавие: «По грудь был человеческий кал» [406] . Это был, конечно, удар против немцев (времен нацистской Германии), к которым британцы испытывают «сердечную вражду». Но эпизод, в сочетании с заглавием, выбранным для «Шпигель-Онлайн», показывает работу механизма теории восприятия. Это установленный термин в литературоведении, который означает, что смысл и, в какой-то степени, правда документа выстраиваются его читателем, и что каждый читатель по-другому толкует один и тот же текст. Поэтому можно с любопытством ждать реакций СМИ и читателей в США и в России, где книга вышла на днях.
406
URL:man-excrement-piled-waist-high– Full-horror-Stalingrad-revealed-time-interviews-Russian-soldiers-fnallv-light-day.html
На вопрос о мотивации советских солдат в Сталинградской битве, конечно, сталинградские записи Комиссии Минца не могут дать полный ответ. Своеобразным «черным ящиком» остается вопрос о применении экстренной силы внутри Красной Армии. Поэтому для будущего важная задача заключается в том, чтобы обеспечить исследователям доступ к архивам, которые могут пролить больше света на эту проблему. В частности, архивы Военной Прокуратуры должны дать поучительную информацию. По поводу обращения к дезертирам или, пользуясь языком того времени, к «паникерам и трусам», остается неясным, учитывались ли в статистике НКВД расстрелы солдат-нарушителей, осуществлявшиеся командирами на поле боя. Правом на применение подобных мер обладали, в том числе, военные суды, СМЕРШ и особые совещания, поэтому точные данные о количестве расстрелов в целом до сих пор недоступны.
Пользуясь публикацией Сталинградских записей, нужно общими усилиями исследователей разных стран восстановить и широко представить горизонты военного времени и представить советскую военную культуру в глобальном контексте. Плодотворной кажется и идея сравнения и диалога между воюющими сторонами: как немецкие и советские наблюдатели видели или читали друг друга, какие ресурсы они создали для знания о другом, и насколько эти образы о другом были проекциями собственных культурных ценностей. Ясно, что эти и другие вопросы требуют совместных усилий партнеров в разных странах. Такое совместное сотрудничество обещает быть не только продуктивным в научном смысле; в свете ухудшения политического климата между Западом и Россией и особенно на фоне страшной прошлой войны, нужно его также воспринимать как общий моральный долг.
В. В. Тихонов. Отечественная история как оружие пропаганды в условиях войны [407]
Исторические образы занимают важное место в пропаганде патриотизма. Поэтому не случайно, что в годы Великой Отечественной войны апелляция к прошлому как к героическому примеру для подражания, жизненному уроку, инструменту создания образа врага и др. становится чрезвычайно популярной. Давно замечено, что в критические моменты, когда создается угроза существованию нации или социальной группы, происходит мобилизация исторической памяти.
407
Работа подготовлена при финансовой поддержке гранта РГНФ № 15–31–01257 (а2).
В силу ряда причин в 1930-е годы [408] Советский Союз перестал рассматриваться как исключительно авангард мировой революции. В оценке прошлого ныне не столько звучали отрицательные нотки, сколько подчеркивался положительный характер многих событий, явлений и лиц русской истории [409] . Даже военные теоретики и пропагандисты призывали к изучению опыта русской императорской армии и ее полководцев [410] .
408
Подробнее см. сборник: Epic revisionism: Russian history and literature as Stalinist propaganda / ed. by Kevin M.F. Platt and David Brandenberger. Wisconsin, 2006.
409
Дубровский А. М. Историк и власть: историческая наука в СССР и концепция истории феодальной России в контексте политики и идеологии (1930–1950-е гг.). Брянск, 2005. С. 170–304.
410
Невежин В. А. «Если завтра в поход…»: подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30-х – 40-х годах. М., 2007. С. 220, 224 и др.
Начавшаяся война многократно усилила данную тенденцию. Идеология Третье го рейха в значительной степени строилась на мифологизированном историческом фундаменте. Поэтому ее деконструкция, противопоставление ей собственной версии прошлого, хотя зачастую и не менее мифологизированной, неизбежно становилось в центре пропагандистских усилий советских специалистов [411] .
Тон задавали первые лица страны. 7 ноября 1941 г. И. В. Сталин, обращаясь к красноармейцам, призвал: «Пусть вдохновляет нас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» [412] Таким образом, война приобрела историко-патриотический контекст, подчеркивался ее отечественный характер.
411
Еще в 1939 г. в СССР был выпущен сборник «Против фашистской фальсификации истории» (М.: Л., 1939).
412
Сталин И. В. Речь на Красной площади 7 ноября 1941 года // Правда. 1941 8 нояб.
Были и определенные промахи. Так, в первых же речах советских лидеров прозвучало сравнение нападения Германии с нашествием Наполеона в 1812 г. Не всем оно пришлось по душе. Историк М. В. Нечкина была категорически не согласна с такой аналогией: «Я решительно против сравнения с Наполеоном. Глубочайшая и всесторонняя его неправильность по существу. Кроме того, воспринимается как неполное знание истории. Особенно неприятно то, что в самом факте сравнения – в эмбрионе – план отступления. Я не хочу и говорить про Москву. Неудачное, опасное, ошибочное сравнение. Я, конечно, понимаю его политический смысл (отечественная война), особенно для заграницы. Но это недопустимо – особенно в первый день войны» [413] . Знала ли тогда Милица Васильевна, что эти ее недобрые предчувствия окажутся реальностью?
413
«…И мучилась, и работала невероятно»: дневники М. В. Нечкиной / сост., авт. вступ. ст. и коммент. Е. Р. Курапова. М., 2013. С. 346.
Исторический компонент занимал важнейшие позиции в советской военной пропаганде, поэтому для работы лекторами было мобилизовано большое количество профессиональных историков. В 1941 г. было создано Бюро научной пропаганды Академии наук СССР. 14 апреля 1941 г. в Управлении пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) прошло совещание, посвященное задачам исторической науки, на котором подчеркивалось, что главная задача советских историков – разоблачение фашизма, показ исторического значения отечественной войны. В центре внимания историков должна была оказаться агитационная работа, направленная на формирование образа непобедимой советской армии и развенчание мифа о непобедимости немцев [414] . В июле 1941 г. ЦК ВКП (б) была поставлена задача разъяснять населению, что «гитлеризм стремится истребить и поработить наш народ, уничтожить наше государство, нашу культуру» [415] .
414
Бурдей Г. Д. Историк и война, 1941–1945. Саратов, 1991. С. 16.
415
Цит. по: Синицын Ф. Л. Национальная политика СССР в Великой Отечественной войне. Пермь, 2009. С. 33.
Напомним, что в советское время отношения власти и интеллигенции были полны драматических эпизодов, когда многие видные интеллектуалы подвергались репрессиям. Историки не были исключением. Тем не менее, экономические достижения Советского Союза и в особенности общая опасность, а затем и победы в Великой Отечественной войне многих примирили с властью. В данном случае ярко проявился феномен «национального согласия» [416] , когда внутренние социальные и мировоззренческие антагонизмы отошли на задний план перед внешней угрозой.
416
Верт Н. История советского государства, 1990–1991. М., 1998. С. 317–322. Это не отменяло распространение коллаборационизма и антикоммунистических настроений.