Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность
Шрифт:
Если Бивор и другие ссылаются на «тоталитарный» террор советской военной машины и поглощение индивидуального солдата, то сходный, но более утонченный либеральный тезис ряда российских и западных исследователей гласит о том, что хотя партия и советское общество противостояли друг другу, в военные годы произошло временное освобождение последнего от оков сталинского режима. Российский литературовед Лазарь Лазарев, сам прошедший войну, говорит о «спонтанной десталинизации»; он и другие авторы указывают на послабления в интеллектуальной сфере и на то, что даже партийная газета «Правда» после начала войны стала правдивее в своих репортажах [391] . Василий Гроссман известен как главный сторонник этого взгляда: в качестве военного корреспондента осенью 1942 г. он провел в охваченном боями городе на правом берегу Волги больше времени, чем все остальные из посланных туда корреспондентов. Своим великим документальным романом «Жизнь и судьба» (1950–1959) [392] Гроссман воздвиг памятник красноармейцам – участникам Сталинградской битвы. Разрушенный город предстает в романе парадоксальным образом – как место свободы: партийный аппарат, который размещается в штабе армии, на безопасном расстоянии от зоны боев, утратил контроль над городом. Там, среди руин, распались крепостные узы, возникли анархистские кружки. Таким образом, в романе Гроссмана
391
Lazarev L. Russian Literature on the War and Historical Truth // World War 2 and the Soviet Peopl e / Garrard J., Garrard C. (eds.). N.Y., 1993. P. 28–37, здесь: p. 29; Bonwetsch B.: 1) «Ich habe an einem vollig anderen Krieg teilgenommen»: Die Erinnerung an den «GroGen Vaterlandischen Krieg» in der Sowjetunion // Krieg und Erinnerung: Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert / Hg. von H. Berding u. a. Gottingen, 2000. S. 145–168; 2) “War as a Breathing Space” // Bonwetsch B., Thurston R.W. The People’s War: Responses to World War II in the Soviet Union. Urbana, 2000. P. 137–153; Зубкова E. Общество и реформы, 1945–1964. М., 1993. С. 19; Brooks J. Thank you, Comrade Stalin!: Soviet Public Culture from Revolution to Cold War. Princeton, 2000. В большинстве случаев для доказательства того, что общество в годы войны эмансипировалось от партии, цитируются мемуары, написанные в послевоенное время.
392
Гроссман B.C. Жизнь и судьба: роман. М., 2012.
Эти мысли, правда, не встречаются в текстах Гроссмана, написанных в военные годы, в том числе и в его записных книжках, которые отличаются весьма откровенной и критичной направленностью. Тогда Гроссман, как раз наоборот, восхищенно писал о коммунистах, которые своим моральным авторитетом поднимали боевой дух оробевших красноармейцев (в то же время он критиковал тех начальников и политруков, которые не выполнили своего морального долга) [393] . Гроссману казалось, что война сулит моральное обновление партии, после которого ей и обществу будет по пути друг с другом. И только годы спустя писатель осознал, что его надежда была иллюзорна, и тогда он переписал свой опыт наново [394] . Так в «Жизни и судьбе» прежнее восхищение автора советскими людьми – героями войны превратилось в гимн индивидуальной свободе, противопоставляемой сталинскому режиму.
393
Его же. Годы войны. М., 1989.
394
Об образе мыслей Гроссмана во время войны и изменении его в послевоенные годы см.: Hellbeck J. Thе Maximalist: On Vasily Grossman // The Nation. 2010. 20.12.
Но Гроссман не заблуждался: политическое давление в годы войны действительно смягчилось. Во многом – и это тоже видно по сталинградским интервью – инициатором изменений стала партия, которая в условиях военного времени начала открываться навстречу обществу. С 1941 по 1944 г. количество членов ВКП (б) в армии непрерывно возрастало. Изменились и критерии приема в партию. Если прежде решающую роль играли знание теории и пролетарское происхождение, то теперь достойным вступления в партию считался всякий, кто показал себя хорошим солдатом и мог доказать, что уничтожил много немцев. Так многие из лучших военнослужащих вступили в ВКП (б); среди командиров к концу войны едва ли нашелся бы хоть один беспартийный. В ходе этого процесса изменился не только состав партии, но и значение самого членства в ней; изменилась партия в целом, она стала более солдатской и благодаря этому – более близкой к народу [395] .
395
K концу войны партийное руководство стало бороться с этой тенденцией, ужесточило условия приема и усилило надзор за своими рядами (Сталинградская битва. С. 42).
В военных условиях представления о хорошем члене партии были очень простые. Чтобы быть принятым, кандидат должен был доказать, что он убивал солдат, подбивал танки и сбивал самолеты немцев. Армейское руководство распространяло среди солдат бланки, называвшиеся «лицевыми счетами», или «счетами мести», на которых они должны были записывать число убитых ими вражеских солдат или уничтоженных единиц вооружения. Солдат с пустым счетом не мог надеяться на прием в партию. Другие же, как, например, снайпер Василий Зайцев, немедленно становились коммунистами: число убитых им немцев было хорошей рекомендацией. «Я думаю, – говорил Зайцев в интервью историкам, – как же в партию вступать, я еще программы не знаю. Прочитал программу, написал заявление прямо в окопах. Дня через два вызвали меня на партийную комиссию. У меня было тогда 60 убитых немцев, были награждения» [396] .
396
Там же. С. 66.
Партия сумела в течение войны углубить свое влияние в армии, так как ее политическая работа приспосабливалась к обстоятельствам солдатской жизни, становилась реалистичнее. Стремление к возмездию за причиненное врагом горе и воля к победе образовывали общий знаменатель. «Мы коммунисты, мы отомстим немцам за убийство наших бойцов, командиров и политработников», – таково было, на взгляд Ивана Васильева, комиссара 62-й армии, преобладающее настроение в его части во время Сталинградской битвы. Генерал Чуйков в беседе с Василием Гроссманом описывал практическую ориентированность политической агитации в армии: «Политработа – все только нацелено на задачу, и все вместе с бойцами. “Измы” – коммунизм, национализм – мы этим не занимались». Тем не менее, отмечал Чуйков в беседе с историками, советские солдаты продемонстрировали в Сталинграде высокую политическую сознательность [397] . Он имел в виду, что красноармейцы усвоили слова партии о патриотическом долге – удержать Сталинград любой ценой – и сражались не только по велению долга, но и сердца. В этом, по мнению Чуйкова, была одна из основных причин победы.
397
Там же. С. 67–68.
Посредством неустанной политической учебы и опеки партийный аппарат добился того, что представления красноармейцев о мире были приведены в стройную и замкнутую идеологическую систему. Вездесущность и эффективность политической пропаганды в военных частях отличали Красную армию от армий других стран. Исторические исследования последнего времени, посвященные вопросу о том, ради чего и как воюют солдаты, часто указывают на важную роль доверительных связей на самом низком, «первичном» уровне иерархии – в ротах и взводах. В этих работах ключевое и даже универсальное значение приписывается представлению о «товариществе» и «братской поруке». Тем не менее в Красной армии эти факторы играли второстепенную роль. Достаточно отметить, что чудовищный процент человеческих потерь с советской стороны часто приводил к гибели целых подразделений в течение несколько дней, из-за чего солдаты просто не успевали установить друг с другом устойчивые отношения. Кроме того, идеологические работники всячески препятствовали образованию подобных связей, опасаясь того, что личные чувства и упования солдат размоют их советскую идентичность. Если части германской армии комплектовались преимущественно из числа земляков, что способствовало поддержанию региональной идентичности (Landsmannschaft), советское командование, опасаясь вспышек национализма, старалось объединить в строю новобранцев разного этнического происхождения [398] . Инструментом, призванным скрепить и мотивировать эту разношерстную массу, служила идеология. Постоянная пропагандистская работа, проводимая лично с каждым новым солдатом, опиралась на доступные идеи, обладавшие огромным эмоциональным зарядом: любовь к Родине и ненависть к врагу. Некоторые немецкие наблюдатели были впечатлены советским примером, и после Сталинградской битвы они настаивали на необходимости радикально усовершенствовать политучебу в вермахте. Этой учебой, говорили они, закладывается важнейший зародыш, из которого произрастает боевой дух солдат. В декабре 1943 г. Гитлер учредил должность «национал-социалистического офицера-руководителя» (NSFO), которую – в отличие от комиссаров – занимали кадровые военные, но утверждать их кандидатуры должны были высшие органы партии. Однако в силу того, что солдаты и офицеры вермахта свою идентичность как военнослужащих с политикой не связывали, реформа не прижилась. По поводу NSFO шутили, что это значит «NSF-ноль». В Красной армии политические вопросы обладали совершенно иной значимостью: уже одно ее название говорит об этом [399] .
398
Там же. С. 43–44.
399
Там же. С. 44.
Историки в Сталинграде не только документировали работу и достижения идеологического аппарата, но и сами были его частью. Как советские граждане, они, разумеется, считали своим долгом трудиться ради победы над гитлеровской Германией, и поэтому свой проект они рассматривали в огромной мере и как вклад в воспитанием мобилизацию советского общества. Выбор вопросов в интервью и их концептуальный язык (например, вопросы о «героизме» и о «трусости») влияли на беседы: в какой-то мере они структурировал изложение респондентов. Более того, Исаак Минц был учеником Максима Горького и освоил предположение, которое лежало в основе документальных проектов Горького, что каждый человек должен раскрыть свою героическую природу, только нужно помочь ему в этом. Образ героя для Горького имел важное педагогическое значение. Это был «Человек с большой буквы», который указывал дорогу остальным, показывая им, как возвыситься над своей прежней природой, раскрыть свой полный человеческий потенциал. Именно автобиографические рассказы образцовых советских людей – героев труда в мирное время и солдат-героев на войне – должны были побудить читателей на подобные героические подвиги [400] . Поэтому и историки в Сталинграде хотели в первую очередь беседовать с красноармейцами, которые себя героически вели на поле боя, а только затем с другими, менее героическими людьми. Этот подход был сходен с методикой романа Николая Островского «Как закалялась сталь», и мы помним, как эта книга служила моделью поведения для комсомольца Ильи Воронова, чьей образ сохраняется благодаря работе комиссии в Сталинграде. Но в отличие от писателя Островского, историки соблюдали правила научной этики, которые их обязали зафиксировать каждое слово собеседника, и не только те, которые хотел услышать «социальный заказчик» произведений социалистического реализма [401] .
400
Подробнее: Там же. С. 116–120.
401
О методических и этических руководствах комиссии Минца см.: Там же. С. 127–132.
В итоге работа политического аппарата на Сталинградском фронте и документальная работа историков в Сталинграде имели сходный эффект. Обе практики прививали бойцам специфически советские способы говорить о самих себе и о противнике. В силу этой работы был создан единый язык сотен военнослужащих, с совпадающими понятиями и горизонтами опыта, который читатель встречает на сотнях страницах сталинградских записей. Таким образом, задокументированный в интервью язык зачастую одновременно представляет собой и описание боев за Сталинград, и свидетельство идеологической обработки говорящих [402] .
402
Подробнее: Там же. С. 38–40, 113–115.
Сталинградские записи впервые были опубликованы в Германии в октябре 2012 г., к 70-й годовщине битвы. Общественный резонанс был большим. Еженедельник «Дер Шпигель» посвятил книге рецензию на три страницы, книга обсуждалась в других газетах, на телевидении и радио. С момента первой публикации книга была переиздана пять раз, один вариант вышел под эгидой германского «федерального центра по политическому образованию». Центр курирует библиотеку художественной и научной литературы, которую он бесплатно предоставляет немецким школам для преподавания. Таким образом, рассказы советских участников и очевидцев Сталинградской битвы прямолинейно переходили в педагогические программы послевоенной Германии.
Большинство рецензентов книги высоко оценивают ее за представление до сих пор неизвестных реалий о Сталинграде. Германские читатели хорошо знакомы с историей Сталинграда, как трагедией германской Шестой армии. Что эта битва значила для советских участников, они не имели ни малейшего представления. Высоко оценивается и то, что книга уделяет внимание не только мыслям и ощущениям солдат, но и проливает свет на судьбу мирного населения Сталинграда. На этом, кстати, была также сфокусирована выставка о Сталинградской битве, которая открылась в Германском военно-историческом музее в Дрездене в декабре 2012 г. [403]
403
Stalingrad: Eine Ausstellung des Militarhistorischen Museums der Bundeswehr / Hrsg. von Gorch Pieken, Matthias Rogg, Jens Wehner. Gottingen 2012.