Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке
Шрифт:
Роман Романович Черношей, лейтенант штаба 245-го гаубичного полка 37-й стрелковой дивизии:
…В два часа ночи 22 июня завершили погрузку своего эшелона бойцы и офицеры 245-го гаубично артиллерийского полка (ГАП), в штабе которого я служил. Через час состав оставил Витебск и ушел в заданном направлении. После тяжелой физической работы наши солдаты и командиры крепко спали под перестук вагонных колес. Примерно после девяти часов утра поезд остановился на станции Вилейка. Тут люди высыпали из вагонов и побежали в буфет за покупками. Но на вокзале никого из обслуживающего персонала не было. Окна и двери раскрыты, на полу валялась разбросанная документация железнодорожников.
В Вилейке мы узнали страшную весть о начале войны. Встал вопрос: что делать дальше? Никакой связи со штабами дивизии и 21-го корпуса не было, железнодорожная связь не работала. В такой ситуации командование полка решило продвигаться к месту назначения. Когда эшелон следовал к станции Юратишки, нас обстреляли из пулеметов немецкие самолеты, они летели в сторону Минска. Под вечер поезд прибыл на станцию Гавья. На пристанционных путях ничего не было, кроме одного паровоза, котел которого был пробит малокалиберным снарядом. Никого не оказалось в помещении вокзала…
С наступлением вечера начали разгрузку. Работу эту вели среди путей, потому что погрузочно-разгрузочной рампы на станции не имелось. Все, что выгружали из эшелонов, выносили на руках, выкатывали и прятали в ближайшем лесу.
На второй день войны командир нашего полка полковник Меркулов и начальник штаба капитан Ларионов установили связь с воинскими частями дивизии, которые встретили 22 июня в Лиде и занимали оборону вблизи города. По решению командования мы начали подвозить на лошадях 122-миллиметровые
Вечером 24 июня на станцию Гавья приехал в грузовой автомашине комиссар дивизии Н. Пятаков. Он хорошо знал меня по службе в штабе и тут же дал задание. Предоставив в мое распоряжение автомобиль ЗИС-5 с шофером и двумя солдатами, комиссар приказал в течение ночи дважды подвезти боеприпасы в район боевых действий у станции Гутно. Хорошо, что до нашего прибытия 17-я стрелковая дивизия разгрузила возле Гавьи значительное количество гаубичных снарядов, а также автоматных и винтовочных патронов. В нашем полку боеприпасов не было, ибо мы выезжали к новому месту дислокации по штатам мирного времени.
В тот субботний вечер на сцене минского Дома офицеров шла комедия «Свадьба в Малиновке» <…>. Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.
– Этого не может быть, – послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.
– Чепуха какая-то, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы…
Невольно вспомнил события последних дней, которые произошли на белорусской земле. 20 июня 1941 года наша разведка донесла, что в 17 часов 41 минуту шесть германских самолетов нарушили советскую государственную границу. Ровно через две минуты появилась вторая группа немецких самолетов. К ним подвешены бомбы. С этим грузом они углубились на нашу территорию на несколько километров.
Командующий 3-й армией генерал-лейтенант В. И. Кузнецов сообщил из Гродно: вдоль границы, у дороги Августов – Сейни, еще днем были проволочные заграждения. К вечеру немцы сняли их. В лесу в этом районе отчетливо слышен шум многочисленных моторов.
Далее, разведка установила: к 21 июня немецкие войска сосредоточились на восточнопрусском, млавском, варшавском и демблинском направлениях. Основная часть германских войск находится в тридцатикилометровой пограничной полосе. В районе Олыпанка (южнее Сувалки) установлена тяжелая и зенитная артиллерия. Там же сосредоточены тяжелые и средние танки. Обнаружено много самолетов.
Отмечено, что немцы ведут окопные работы на берегу Западного Буга. В Бяля-Подляска прибыло сорок эшелонов с переправочными средствами – понтонными парками и разборными мостами, с огромным количеством боеприпасов.
Пожалуй, можно считать, что основная часть немецких войск против Западного Особого военного округа заняла исходное положение для вторжения…
Далее следуют размышления и воспоминания Болдина, из которых понятно, что он всю ночь не спал, однако никто не позвонил и не сказал ему о Директиве № 1 наркома обороны и о том, подтвердилась ли информация об обстреле отдельных участков границы, поступившая 21 июня.
…Из тяжелой задумчивости вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Значит, я был прав! Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.
– Случилось что? – спрашиваю генерала Павлова.
– Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии (значит, время 4.20—4.30. – А. О.). Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу – может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой – начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят…
Опять ни звука о Директиве № 1 – или она предназначалась лишь для троих членов Военного Совета, находившихся в кабинете, а даже первый заместитель командующего округа знать о ней не должен был? Или, отправленная в 0.30, как утверждал Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях», во все западные округа, она еще не поступила? Интересно, что при этом ее текст сохранился лишь в ЗапОВО в виде «Директивы Командующего войсками ЗапОВО командующим 3-й, 4-й и 10-й армий», начинающейся словами: «Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения…», а в конце подписи Тимошенко, Жукова Павлова, Фоминых и Климовских.
Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.
Поразительно, информация идет не снизу вверх – мол, происходит то-то и то-то, а сверху вниз – мол, что бы у вас ни случилось, ни в коем случае не поддаваться на провокацию!
Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена.
Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.
Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.
Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну!
Павлов обращается ко мне:
– Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.
– Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, – возражаю я.
– Вы, товарищ Болдин, – переходя на официальный тон, говорит Павлов, – первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.
Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.
Может быть, он выходил из кабинета, чтобы, не дождавшись Директивы наркома № 2 о начале боевых действий, рискуя жизнью, дать в 5.25 свою директиву 3-й, 4-й и 10-й Армиям?
Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:
– Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию.
Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.
Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них – ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.
Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед. В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны (интересно, почему нарком звонит не командующему округом, а его заму? – А. О.). Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:
– Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам (вот откуда поступали все непонятные команды! – А. О.).
– Как же так? – кричу в трубку. – Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!
Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать
– Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, – говорит нарком…
Наконец из Москвы поступил приказ (Директива наркома № 2?! Жаль только, не указал Болдин время ее поступления. – А. О.) немедленно ввести в действие «Красный пакет», содержавший план прикрытия государственной границы (в Директиве № 2 нет никаких упоминаний ни о «Красном пакете, ни о плане прикрытия! – А. О.). Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия.
Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить». [57] Но о каком прикрытии государственной границы могла идти речь, когда на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!
57
Да это же дословный текст последнего пункта Директивы № 1, переданной, по утверждению Жукова, до 00.30 22 июня во все округа.
Петр Николаевич Палий, военный инженер, войну встретил на строительстве военных укреплений под Брестом, вышел из окружения, участвовал в оборонительных боях на Днепре, попал в плен, все годы войны провел в офицерских лагерях. В плену вел себя вполне достойно:
…В начале июня (1941 г. – A. О.) я предпринял поездку по всей длине строительного участка, от Волынки до Ломжи, с целью организации ремонтных и аварийных бригад на местах. Много интересного я увидел и узнал за время своего короткого путешествия.
В Бресте доты строились по самому краю острова. Новое, по уверению Яши Горобца, русло Буга было узкое, всего 40 метров. По ту сторону реки немцы установили наблюдательные посты с оптикой и фотокамерами. «Вот смотри, Палий, когда мы стали ставить опалубку, то соорудили щиты, чтобы они не могли засечь азимуты обстрела, тогда они поставили эти вышки. Мы подняли щиты повыше, а на другой день они удвоили высоту своих башен… Пришлось совсем закрыть всю эту сторону, как зимние теплицы устроили».
На другой стороне была высокая мачта с большим красным флагом, на белом кругу четко вырисовывалась черная свастика. На площадке у мачты стояли несколько немецких военных и в бинокли рассматривали стройку. «Возьми бинокль, Петр Николаевич, посмотри на них, в особенности на офицеров… вот шикарно одеты, сукины дети», – Яша сунул мне в руки большой артиллерийский бинокль…
«А что вот там, под брезентом у них?» – «Пулеметная установка, а вон за теми деревьями, там стоят у них минометы… и так по всей границе. И все на нас направлено… хороши приятели. А?» – «А мы им отравляем эшелон за эшелоном и лес, и уголь, и зерно… Через Черемху проходит 5–8 составов каждый день… Странная история». – «Вот поедешь дальше, там не то еще увидишь… еще более странные вещи». – «Что?» – «Не хочу говорить, сам посмотришь, тогда и подумаешь о странностях. Все знают, но все избегают говорить об этом».
Действительно, было чему удивляться! Когда я приехал на следующий день в Семятичи и подошел к границе, к берегу, то сразу увидал эти «странные вещи». На немецкой стороне, на берегу, аккуратными штабелями были уложены все части и детали… понтонного моста! Даже сами понтоны были установлены на катках, и до самой воды были уложены деревянные слеги! «И здесь, и дальше к Дрогичену, и около Гродзинска… Черт его знает, к чему эта демонстрация, – говорил мне начальник участка – На нервах наших играют… Слухи кругом ходят очень неуспокоительные. Сверху нас успокаивают, а здесь эти мутные слухи шепотом передают, с недомолвками и намеками, создают нервность и беспокойство».
И так по всему строительству. По всей линии новой границы ходили слухи о подготовке немцев к чему-то. И все боялись сказать – к чему. Официально это называлось «распускать провокационные слухи», и все предпочитали говорить недомолвками или просто отмалчиваться, пряча беспокойство и озабоченность…
В Ломже я снова встретился с киевлянином. Жорж Прозан когда-то работал в одном учреждении со мною… «Очень трудно понять, что это такое. Я скажу тебе по секрету, что на собрании партийного актива докладчику из политуправления задавали вопросы по этому поводу, и он всячески увиливал от ответов. А когда один летчик сказал, что он сам не раз наблюдал передвижение крупных воинских соединений, то знаешь, что этот балда сказал? Не поверишь! Он сказал, что это совершенно понятно, что немцы готовят решительный удар по Англии и что здесь идет наращивание резервов для этого удара… А? Как тебе нравится? Удар через Ла-Манш, а резервы под Варшавой…»
Чувство какой-то обреченности и страха было у многих. Немцы, как удав кролика, гипнотизировали работающих на границе своим пристальным взглядом и кольцами своего мощного тела, свернувшегося по ту сторону узкой реки.
Л. Бронтман (заместитель заведующего военного отдела газеты «Правда»):
Вчера с Левкой были у секретаря ЦК Белоруссии Горбунова – между прочим, бывшего нашего корреспондента по Белоруссии… Беседовали два часа…
Разговор зашел о первых днях войны. Горбунов вспомнил свои впечатления. Он был тогда в Белостоке. В час ночи вернулся из театра, шла пьеса «Интервенция». Жил в общежитии обкома… В 4 часа утра проснулся от колоссального взрыва. «Вот дураки, переложили аммонала», – и повернулся на другой бок. Второй взрыв, вылетели стекла, и осколком стекла обожгло нос.
– Война!..
Вечером 23 июня Горбунов приехал в Слоним. Там находились армейские склады, они тянулись на 5 км. Сколько было хлеба, Горбунов не помнит, но горючего – 150 тыс. тонн.
На допросе командующий Западным фронтом генерал армии Павлов сказал, что у его войск всего было лишь 700 тонн горючего, а остальное – в Майкопе. А здесь в одном только Слониме 150 тыс. тонн! И командующий округом об этом не знал! Это может означать лишь одно – горючее предназначалось для Великой транспортной операции и им распоряжались другие военачальники.
Он приехал в райком – света нет, народу полно. Почему темно? Нечем замаскировать, сидят и заседают в темноте. Одеяла есть? Есть. Не медля дать свет, завесить окна! Сделали.
Горбунов выяснил возможность эвакуации запасов. Нет никакой возможности. Тогда он предложил поджечь склады и спросил, кто будет за это ответственным. Все молчали, пораженные. Тогда Горбунов возложил ответственность на секретаря райкома и дал час сроку <…> Через час-два, когда Горбунов уезжал из города, он весь был закрыт облаком от горевших складов.
Главный маршал авиации А. Е. Голованов:
…Во второй половине второго дня войны полк поднялся в воздух и лег на боевой курс.
…Горел Минск, горели многие населенные пункты. Дороги были забиты… Наши самолеты подвергались обстрелу из зенитных пушек, отдельные машины атаковались истребителями с красными звездами, и мы вынуждены были вступать с ними в бой, хотя красные звезды были четко видны и на наших самолетах. Один из истребителей был сбит (странно, что Голованов не называет тип сбитого истребителя. – А. О.).
Линия фронта, а стало быть, и фронт отсутствовали. Лишь на отдельных участках шли локальные бои – они были видны нам сверху по вспышкам огня, вылетавшим из жерл пушек и минометов.
На обратном пути, несмотря на сигналы «я свой», наши отдельные самолеты опять были атакованы истребителями с отчетливо видными красными звездами. В полку появились первые раненые и убитые. Очевидно, думали мы, немцы нанесли на свои истребители наши опознавательные знаки, чтобы безнаказанно расстреливать нас (не исключено, что красные звезды наносились на них на советских аэродромах 20–21 июня после ночного перелета для продолжения полета над СССР в дневное время при переброске на Ближний Восток. – А. О.). Было решено открывать по таким истребителям огонь с дальних дистанций и не подпускать их близко.
Мы получили новое боевое задание – уничтожить скопления немецких войск на дорогах и переправах. Стали поступать отдельные доклады экипажей: бомбим колонны, имеющие опознавательные знаки – звезды. Уточняли, правильно ли нам поставлена задача, эти ли участки фронта с войсками мы бомбим? В ответ получали подтверждение, что все правильно и что именно здесь и нужно уничтожать противника.