Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Романенко Константин Константинович

Имейте в виду, что наши ресурсы по вооружению ограничены, и учтите, что кроме вашего фронта есть еще у нас другие фронты.

Не пора ли вам научиться воевать малой кровью, как это делают немцы ? Воевать не числом, а умением. Если вы не научитесь получше управлять войсками, вам не хватит всего вооружения, производимого во всей стране .

Учтите все это, если вы хотите когда-либо научиться побеждать врага, а не доставлять ему легкую победу. В противном случае вооружение , получаемое вами от Ставки, будет переходить в руки врага, как это происходит теперь ».

Сталин

прекрасно осознавал возможности государства в подготовке резервов, как и то, что подобные хрущевским иждивенческие настроения и бахвальство не были в армии редкостью. Такой «болезнью» страдали многие от солдат до маршалов, и он боролся с этой тенденцией. Штеменко сетует, что «бичом в работе Генштаба» было стремление командиров действующих соединений преуменьшить размеры поражений и преувеличить свои успехи.

При обнаружении искажения фактов следовали жесткие взыскания: так, «был снят с должности начальник штаба 1-го Украинского фронта за то, что не донес в Генштаб о захвате противником одного важного населенного пункта в надежде, что его удастся вернуть».

Человек неординарный, государственный деятель, политик, обладавший великолепной способностью понимать особенности психологии людей и вынужденный порой из-за недостатка талантливых использовать заурядности, Сталин все же совершенно не терпел лжи. Он не прощал этого порока. Он лучше, чем кто-либо иной, знал, что даже маленькая ложь может повлечь за собой серьезные последствия.

«Как-то в одном из итоговых донесений за день, – рассказывает Штеменко, – полученных с Воронежского фронта, было написано, что в результате успешной контратаки наших войск захвачено 100 орудий противника. Это донесение было принято по телеграфу начальником направления, перепечатано на машинке, заверено и, как положено, сразу направлено в Ставку. Утром И.В. Сталин по телефону спросил меня: «Захвачены ли вместе с орудиями снаряды?»

Я не знал. Он сказал: «Поинтересуйтесь и доложите». Срочно связался с начальником штаба фронта. Он тоже не знал и обещал немедленно выяснить и позвонить. А время шло. Через два часа Верховный главнокомандующий позвонил снова и добавил: «Если есть снаряды, то можно из захваченных фронтом орудий сформировать чуть ли не двадцать батарей. Так или нет?» Подтверждаю, что так. А он спрашивает: «Ну не удалось выяснить, сколько снарядов?» «Пока нет», – отвечаю. Он бросил трубку.

Опять связался с начальником штаба фронта. На этот раз от него узнаю, что захвачено не 100, а 10 орудий, из них 6 разбито и только 4 исправных; кто донес и почему так произошло – штаб разбирается. Скандал был налицо. Я немедленно пошел к А.И. Антонову и доложил ему о последнем разговоре с начальником штаба. «Ну, будет буря, – сказал Алексей Иннокентьевич. – Давайте звонить сами Сталину не станем: лучше доложим лично вечером. А если спросит – придется отвечать как есть…»

До вечера звонка не было, а при очередном докладе в Кремле Верховный главнокомандующий сам напомнил о злосчастных орудиях. Как и предполагали, была буря: нам пришлось выслушать в свой адрес и по поводу штабов вообще много разных выразительных слов о безответственности, халатности в работе, ротозействе, головотяпстве, отсутствии контроля…

В конце концов А.И. Антонову было приказано лично дело расследовать и о виновных в искажении доложить. Выяснилось, что в донесении Военного совета фронта было написано 10 орудий, а когда передавали по аппарату Бодо, то телеграфисты цифру исказили и передали 100. Алексей Иннокентьевич доложил об этом и сказал: приняты строгие меры контроля с целью не допускать впредь таких ошибок. Виновных не называл.

Сталин посопел трубкой, прошелся вдоль стола с картами и сказал: «Девчонок с телеграфа надо, конечно, предупредить, чтобы были внимательней… Но что с них возьмешь: они в содержании телеграмм не разбираются. А вот оператор, который принимал донесение, обязан был проверить подлинность цифры. Это же не две пушки, и не каждый день мы захватываем сразу такое количество орудий, а, пожалуй,

первый раз с начала войны…»

Он долго еще говорил на эту тему, а затем спросил: «А кто принимал донесение из операторов?» Я ответил, что у аппарата был сам начальник направления. «Вот его и снять! Назначить на менее ответственную работу, и не в Генштабе…»

Обычно все вопросы по руководству страной, ее армией, экономикой и политикой военного периода решались в Кремле. Здесь же, в рабочем кабинете Сталина, подписывались приказы и распоряжения Верховного главнокомандующего. «Это была, – пишет Жуков, – просторная, довольно светлая комната. Обшитые мореным дубом стены, длинный покрытый зеленым сукном стол. Слева и справа на стенах – портреты Маркса, Энгельса, Ленина. Во время войны появились портреты Суворова и Кутузова. Жесткая мебель, никаких лишних предметов. Огромный глобус помещался в соседней комнате, рядом с ним – стол, на стенах – карты мира. В глубине кабинета, у стены, – рабочий стол И.В. Сталина, всегда заваленный документами, бумагами, картами. Здесь же стояли телефоны ВЧ и внутрикремлевские, лежала стопка отточенных цветных карандашей. И.В. Сталин обычно делал свои пометки синим карандашом, писал быстро, размашисто, но довольно разборчиво. Вход в кабинет был через комнату А.Е. Поскребышева и небольшое помещение начальника личной охраны Верховного. За кабинетом – комната отдыха и комната связи, где стояли телефонные аппараты и Бодо. По ним А.Н. Поскребышев связывал И.В. Сталина с командующими фронтами и представителями Ставки при фронтах.

На большом столе работники Генштаба и представители Ставки развертывали карты и по ним докладывали обстановку на фронтах. Докладывали стоя, иногда пользуясь записями. И.В. Сталин слушал, обычно расхаживая по кабинету широким шагом, вразвалку. Время от времени подходил к большому столу и, наклонившись, пристально рассматривал разложенную карту. Иногда он возвращался к своему столу, брал пачку табаку, разрывал ее и медленно набивал трубку».

«Сталин… – отмечал Жуков, – сложный, противоречивый, но очень умный… Не терпел верхоглядства и приблизительности. <…> После смерти Сталина появилась версия о том, что он единолично принимал военно-политические решения. С этим согласиться нельзя… если Верховному докладывали вопросы со знанием дела, он принимал их во внимание. И я знаю случаи, когда он отказывался от собственного мнения и ранее принятых решений. Так было, в частности, с началом срока многих операций».

Являвшийся в то время начальником оперативного отдела Генерального штаба С.М. Штеменко пишет: «…Сталин не решал и вообще не любил решать важные вопросы войны единолично. Он хорошо понимал необходимость коллективной работы в этой сложной области, признавал авторитеты по той или иной военной проблеме, считался с их мнением и каждому отдавал должное…

Решения Ставки, оформленные документами, подписывались двумя лицами – Верховным главнокомандующим и начальником Генерального штаба… Были документы за подписью только начальника Генерального штаба. В этом случае обычно делалась оговорка – «по поручению Ставки». Один Верховный главнокомандующий оперативные документы, как правило, не подписывал, кроме тех, в которых он резко критиковал кого-либо из лиц высшего военного руководства (Генштабу, мол, неудобно подписывать такую бумагу и обострять отношения; пусть на меня обижаются). Подписывались им единолично только различные приказы, главным образом административного характера» [82] .

В кабинете Верховного главнокомандующего не было атмосферы «формальной субординации». «Во время докладов и последующего обсуждения, – вспоминал маршал Конев, – мы чувствовали себя свободно. Обстановка ни в какой степени не давила на нас. Та скованность, то стояние перед Сталиным навытяжку, которые изображены в фильме «Падение Берлина», не имели ничего общего с действительностью». Сталин прохаживался по помещению, дымя трубкой, но это не было его монопольным правом; курить в его присутствии не возбранялось никому. На столе всегда лежали коробки с папиросами.